Шрифт:
— Ну да. Там умирают от голода, в грязи, сотни мужчин и женщин. Некоторые кормятся тем, что ныряют за губками. Все лучше, чем по приказу вскрыть себе вены, — прошептала она. — Мама сказала, такая судьба ожидает любого, кто перестал быть полезным Риму. Женщины, мужчины, сенаторы, почтенные матроны… Вспомните хотя бы своих родителей.
— Мать умерла от укуса кобры, — жестко проговорила я.
— Такое же самоубийство. Отца Ливии, отца моей мамы тоже вынудили покончить с собой. В Риме жизнь и смерть так мало стоят, — продолжала она безучастным тоном. — Чтобы удержаться на плаву, нужно приносить пользу.
— И в чем твоя польза?
— Ради блага Рима я выйду за того, кого укажет Цезарь, и буду этим довольна.
— Даже без любви? — вырвалось у меня.
— Конечно. — Антония посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Мы помолчали, потом она прибавила: — Надеюсь, вы никому не расскажете о моих словах.
— Никому, — твердо ответил мой брат. А когда девочка поднялась, чтобы уходить, негромко спросил: — Это было предупреждение?
Даже при тусклом свете масляной лампы я заметила краску, проступившую на щеках гостьи.
— Меня никто к вам не посылал.
— Но ты хотела, чтобы мы кое-что поняли, — произнес Александр.
Антония промолчала в знак согласия.
Глава восьмая
Солнце еще не успело подняться над холмами, когда я накинула на себя легкую тунику и обулась в сандалии.
— Не понимаю, зачем тебе все это? — проворчал в подушку мой брат. — На улице темень.
— Это единственно подходящее время для наших занятий с Витрувием.
— Чему ты надеешься научиться, всезнайка?
Я рассмеялась вполголоса, чтобы не потревожить спящего за стеной Марцелла.
— По-твоему, я могу построить храм в одиночку?
— Еще чего, — пробормотал Александр. — Для этого есть рабочие.
— А как я узнаю, все ли они делают правильно?
Брат наконец открыл глаза и уставился на меня.
— Ты что, серьезно подумываешь о строительстве?
— Почему бы нет?
Брат оторвался от подушки.
— Мы не в Египте.
— Однажды будем там. И не забывай, что сказала Антония, — предостерегла я. — Лучше бы тебе встать и пойти со мной.
Мотнув головой, он повалился обратно. Перед уходом я хлопнула дверью сильнее, чем собиралась.
В атрии тихо покачивались под утренним ветерком букеты нарциссов и лилий. В библиотеке уже горели свечи. Когда я вошла, Витрувий сидел за письменным столом.
— Входи, — произнес он устало и указал на кресло напротив.
Я заметила, как он посмотрел на греческую диадему в моих волосах, александрийский жемчуг на шее и римскую буллу под ними. Мужчина тяжко вздохнул, как человек, терпение которого уже давно на исходе, и положил руки перед собой.
— Помимо святилища Аполлона, занявшего львиную долю двухлетней работы, — начал он, — я возвожу Пантеон Агриппы и портик Октавии. Теперь нужно браться еще и за мавзолей Цезаря. Просто некогда вздохнуть.
— Я все понимаю.
При мерцающем свете масляной лампы темные глаза пристально уставились на меня.
— Понимаешь?
— Да. Вы взяли меня ученицей в угоду Октавии. Но я здесь не для того, чтобы отбирать у вас время, а наоборот — помочь вам его сохранить.
Брови Витрувия взлетели на лоб.
— И каким же образом?
— Мы вместе начертим план мавзолея…
Увидев, что он готов рассмеяться, я поспешила прибавить:
— Рисование — мой конек. И еще мне известно, где и как используются различные виды камня.
— Черный лавовый цемент? — тут же подбросил вопрос Витрувий.
— Отделка полов. Хорошо смотрится в окаймлении из белой тессеры.
— Сарнский известняк?
— Его чешуйками можно выложить потолок, получится как бы домашняя пещера.
— Отшлифованный камень, скрепленный известкой и обшитый деревом?
Я усмехнулась.
— Дешевые постройки, на один сезон.
Витрувий откинулся в кресле и расцепил руки.
— Где тебя этому научили?
— В Александрии. В Мусейоне были предметы по выбору, и я предпочла заниматься архитектурой.
В глазах собеседника промелькнуло любопытство.
— Похоже, ты настроена очень решительно.
— Да. Знаю, мои рисунки производят впечатление, но им недостает научной точности. Я хочу создавать настоящие чертежи.
— Для этого необходимо знать математику. Особенно геометрию.