— Зачем было слушаться Ливию! — воскликнула я.

— Разве рабыня имеет право на выбор?

— А если это случится снова?

— Все может быть.

Я не могла понять этой черствости. За дверью послышались плач и гневные восклицания учителя, ни разу не повышавшего голос в школе.

— Как ты объяснишь убийство сенатора?

— Скажу, что оборонялся. Кроме тебя, никто ничего не видел.

Меня поразило его равнодушие.

— Тебя вообще не волнует то, что случилось?

— Волнует, конечно. Иначе я бы не стал рисковать своей жизнью и убивать Гая. Но что я, по-твоему, должен делать? Освободить всех римских рабов, примкнуть к мятежнику? Что еще?

Я вспомнила о денариях, выигранных моим братом на скачках. Нет, это слишком малые деньги. Руки сами собой потянулись к ожерелью на шее. Одной только золотой застежки хватит, чтобы купить рабыне свободу. Розовые жемчужины обеспечат ее на много лет вперед. Я сняла материнский подарок и отдала Юбе.

— Что мне с ним делать?

— Ты ведь торгуешь статуями, драгоценностями. Продай это и выкупи Галлию.

Вольноотпущенница не обязана повиноваться приказам. Нумидиец изогнул бровь.

— И ты полагаешь, Октавия согласится?

— На это можно прокормить добрую половину Субуры.

— Сомневаюсь, что сестре Цезаря вообще нужны деньги.

— Значит, отказываешься?

Он взял ожерелье и поднес ближе к свету.

— Настоящее, — бросила я.

— От царевны Египта я ничего другого не ожидал. Это принадлежало царице?

— Да. — Я сморгнула слезы. — Если Октавия согласится, не говори никому, чьи были деньги.

— Какое великодушие.

— При чем здесь…

Галлия пострадала по моей вине. Во время триумфа я отказалась надеть позорное платье; рабыня вступилась за меня перед Ливией, ненавидящей всех и вся, и сделалась ей врагом.

— За мной оставался долг, — прошептала я.

К счастью, назавтра был первый день луперкалий, начало недельного отдыха от учебы; я нипочем не проснулась бы вовремя для встречи с Витрувием. Когда у меня наконец открылись глаза, брат уже вышел куда-то. В окна, обычно затемненные густыми купами деревьев, теперь лился зимний молочный свет. Прислушиваясь, я попыталась представить, который час и куда все подевались. Интересно, знают ли в доме о Галлии? И покарают ли Юбу за кровопролитие?

Одевшись со всей поспешностью, я откинула волосы, попросту заколола их диадемой и посмотрела в зеркало. На шее сверкнула золотая булла. Последний мамин подарок был отдан в обмен на свободу Галлии. Юба всегда действовал быстро. В эту самую минуту какая-то женщина, должно быть, уже примеряет материнское ожерелье, любуясь отражением в огромном бронзовом зеркале и даже не представляя себе, как много значили для меня эти розовые жемчужины. Я зажмурилась, чтобы удержаться от слез. Интересно, взяла ли Октавия деньги?

Отворяя дверь, я ожидала услышать звонкий смех Марцелла, но в коридоре стояла мертвая тишина. В библиотеке Витрувий беседовал с Октавией. Увидев меня, он поднялся и пробормотал:

— Вам нужно поговорить.

Тщетно искала я в его глазах малейший намек; лицо архитектора напоминало маску. Когда за спиной захлопнулась дверь, я подняла глаза на Октавию.

Она подала мне знак сесть, потом сложила руки на коленях и тяжко вздохнула.

— То, что произошло вчера вечером, просто ужасно.

— Да, ужасно, — тихо сказала я.

— Возможно, ты спасла Галлии жизнь.

— Я? Это все Юба.

И он же некогда спас Цезаря от покушения.

Октавия испытующе посмотрела на меня своими ласковыми глазами.

— К тому же Юба сегодня утром явился ко мне и предложил кучу денег за то, чтобы выкупить Галлию. — Я смятенно потупилась. — Отныне она свободна. — Я быстро вскинула глаза. — Стыдно сказать: несмотря на склонность к благотворительности, мне никогда не хватало на это великодушия.

— Галлию отослали вместе с Гаем из-за меня. Нужно было остановить ее!

— И перейти дорогу Ливии? — Хозяйка виллы безжалостно рассмеялась. — Ты ничего не могла поделать.

— Если бы только ее нашли раньше…

— Галлию обнаружили до того, как насильник ее удавил, Селена. Еще немного — и ни одна душа в Риме не рассказала бы правды. Думаешь, стражники или рабы выдадут своего господина?

— Где она сейчас? — прошептала я.

— Переселилась в дом к учителю Веррию.

— И ты не сердишься?