–  Так, - сказал он негромко и через некоторое время повторил: - Так.

Будто гвозди вбивал, закрепляя в сознании происшедшее.

Взглянул на часы - ему пора уже быть в банке.

Опоздал.

И никто не звонил, никто не решался потревожить его в это скорбное утро.

–  Жалеют, - усмехнулся он кривовато. И сам понял - нехорошо улыбнулся по отношению ко всем, кто знал его. И не огорчился этому своему пониманию.
– Перебьетесь, - добавил он и направился в ванную.

Умывался Апыхтин, подбривал щечки, чистил зубы как никогда тщательно, словно одними этими своими действиями выполнял какой-то ритуал, словно освобождался от чего-то гнетущего.

Подошел к окну.

Его «мерседес» стоял на обычном месте. Но водитель не позвонил, не доложился.

–  Жалеет, - проговорил Апыхтин, но уже теплее, добрее. Водитель вел себя правильно, и он это оценил.

Подошел к зеркалу, но не сразу решился поднять глаза, не сразу. А встретившись с собой взглядом, смотрел на себя долго и пристально.

–  Неважно выглядишь, - сказал он, - неважно. И вдруг вздрогнул и побледнел, услышав, как хлопнула дверь в спальню.

–  Так, - сказал он почти неслышно и, сцепив зубы, вышел из ванной.

С усилием делая каждый шаг, приблизился к спальне. Дверь была плотно закрыта, а Апыхтин прекрасно помнил, что он не закрывал ее, она осталась распахнутой.

Подойдя к двери, резко открыл ее.

В спальне никого не было.

Взглянув на окно, понял, в чем дело, - дверь захлопнулась от сквозняка. Да, он открыл форточку и сам же устроил сквозняк.

Неожиданно резко прозвучал телефонный звонок.

Апыхтин некоторое время смотрел на него с недоумением, не понимая, что он должен делать, как поступить. Наконец сообразил. Подошел, поднял трубку.

–  Да! Слушаю!
– Слова прозвучали резковато, это Апыхтин понял, осознал, но не пожалел об этом, он попросту не готов был разговаривать с кем бы то ни было.

–  Здравствуй, Володя!
– Голос прозвучал негромко, сочувствующе, но без слезливости.

–  Здравствуй.

–  Не узнаешь?

–  Конечно, нет.

–  Кандауров беспокоит.

–  По какому поводу?
– спросил Апыхтин без издевки, он и в самом деле не догадывался, что об убийстве знает весь город.

–  Володя… Значит, так… Я с тобой, Володя. Я все знаю… утешать не буду, не умею, но скажу… Я найду их, Володя. Вот увидишь. Сука буду, найду.

–  Ну, найдешь - и хорошо, - ответил Апыхтин с неожиданной легкостью и сразу понял - его слова прозвучали пренебрежительно.

–  Ты прав, Володя, ты прав. И моя вина есть… Недоглядел. Но и я получил удар.

–  Надо же.
– И опять ответ получился насмешливым.

–  Я найду их, Володя.

–  Послушай, Костя… Спасибо, что позвонил, что не забыл… А найдешь ли ты их, не найдешь… Хочешь откровенно?

–  Хочу.

–  Не найдешь. Мне так кажется.

–  Сука буду, - повторил Кандауров каким-то смазанным голосом и положил трубку.

–  Как скажешь.
– Апыхтин и сам не заметил, как слабость и беспомощность в нем сменились почти детской обидчивостью, словно люди, которые должны были отнестись к нему почтительно, проявили себя неблагодарными. Ему нанесли страшный удар, его размазали по стене, и никто, ни одна живая душа ничего не сделала, чтобы предотвратить удар, спасти его или хотя бы предупредить об опасности.

Когда Апыхтин вышел на площадку, то с капризным раздражением, но в то же время и с явным удовольствием увидел на ближайшем подоконнике охранника из банка. Молодой парень сидел, опершись спиной о раму и положив на колени короткий черный автомат. Увидев Апыхтина, охранник спрыгнул с подоконника и если и не вытянулся в струнку, то принял позу достаточно уважительную.

Апыхтин знал этого парня, сам принимал его на работу, и где-то в глубине души шевельнулось чувство благодарности за это ночное дежурство.

–  Привет, - сказал он, направляясь к лифту.
– Ты что же, всю ночь здесь отсидел?

–  Велено.

–  А… Тогда конечно, тогда понятно.

Подошел лифт, парень вошел в кабину вслед за Апыхтиным и тут же нажал кнопку первого этажа, хотя кто-то за углом уже торопился к лифту, выкрикивая поспешные слова, прося подождать, захватить его в просторную кабину.

–  Что ты так? Подвезли бы соседа!

–  Перебьется, - ответил парень с нарочитой грубостью.

–  Тоже верно, - согласился Апыхтин.

И это в нем появилось - он охотно соглашался со всем, что ему говорили: не было ни сил, ни желания что-то отстаивать, возражать, добиваться. Это казалось совершенно несущественным, ненужным.

Уже в машине Апыхтин вспомнил, что не позавтракал, и это тоже не огорчило - если так случилось, значит, так и должно было случиться. Он сидел на заднем сиденье, автоматчик устроился впереди, рядом с водителем. Наверно, так и положено. Или же он сам первым сел на заднее сиденье, и охранник не осмелился сесть рядом? И здесь не возникло у Апыхтина своего мнения, желания что-то исправить. Если так расселись, значит, иначе было и нельзя.