— Но власть такой и должна быть!

— Правильно. Молодец. Умница. Из тебя получится хороший президент. Если получится.

— А может и не получиться?

— Так вот, здесь власть тайная. А ты должен взять в руки власть явную. Власть, которая кричит о себе указами, бьет в бубны, устилает путь ковровыми дорожками… Ну и так далее. В столицу надо пробираться, Каша. Я дам денег на дорогу.

— В купе?

— Нет… Я имею в виду, что готов оплатить все духовые оркестры на твоем пути, почетные караулы, самолеты сопровождения, толпу корреспондентов, митинги и народные шествия, цветы и знамена, застолья и похмелья тысяч людей, которые будут приветствовать тебя и любить. Ты должен появиться во главе толпы в миллион человек.

— Не многовато ли?

— Только так, Каша, только так… Иначе ты не войдешь в столицу.

— Что же мне помешает?

— Жизнь, — Цернциц развел руками. — Жизнь движется по своим законам. Она подчиняется законам, которые нам совершенно неизвестны, о которых мы можем только догадываться. Но они существуют, эти законы, они суровы и непоколебимы. Как движение планет вокруг Солнца. С этими законами хорошо знаком Боб-Шмоб. Откуда-то он их знает. У него обалденный собачий нюх.

— А какое отношение я имею ко всему этому?

— Ты не вписываешься в эти орбиты. Отлетишь в сторону, как ком грязи отлетает от колеса на большой скорости.

— А Боб-Шмоб вписывался, когда приступал к исполнению?

— И он не вписывался. Но он вошел во главе толпы в сто тысяч человек… Это его и спасло. Потом толпа рассеялась, разочаровалась, покинула его… Но это уже не имело значения, потому что к тому времени он сидел в Кремле на фоне государственного флага.

— Хорошо, — кивнул Пыёлдин. — То хорошо… Скажи, у тебя здесь есть знамена?

— Сколько угодно!

— В таком случае вели, Ванька, доставить в этот кабинет государственный флаг. Пусть установят его вон в том углу. Я хочу сесть так, чтобы за моей спиной стоял флаг.

— Каша! — воскликнул Цернциц. — Первый раз слышу, что ты сам хочешь сесть!

— Твои шутки неуместны, Ванька. Исполняй.

— Как скажешь, Каша.

Ссутулившись, Цернциц вышел из кабинета. Что-то он знал о Пыёлдине, что-то знал.

Свежее после ночного дождя солнце поднялось над городом и коснулось лучами булыжников на городских улицах. И они заискрились, засверкали рыбьей чешуей, внося радость и надежду в души уставших от бесконечной кочевой жизни беженцев.

Пыёлдин стоял в кабинете у громадного окна. За его спиной полыхало знамя из трех самых лучших в мире цветов — красного, синего и белого. Мало, ох как мало осталось в Пыёлдине от прежнего зэка. Бледное, гладко выбритое лицо приобрело выражение значительности и некоторой печали, которую всегда рождает большая ответственность.

Пыёлдин видел сверху пляски на улицах, знал, чем они были вызваны — его победой. Он охотно присоединился бы к людям, которые веселились у костров, пьяные и беззаботные, радостные и доверчивые, но в то же время понимал — другая жизнь ждет его, другие заботы и другие радости.

Отведя руку назад, он нащупал ладошку Анжелики и сжал ее — только ладошки первой красавицы планеты и недоставало ему в это счастливое утро.

— Что скажешь? — спросил Пыёлдин.

— Знаешь, мы соберем толпу в миллион человек… Мы их соберем, Каша.

— Они уже собраны. В Доме не меньше пятисот тысяч… И они пойдут за мной.

— И за мной тоже, — улыбнулась красавица. — Может быть, даже более охотно.

— Нет, ты будешь сидеть дома и рожать детей.

— Как скажешь, Каша. Послушай… А куда ты их потом всех денешь, когда войдешь в Кремль?

— Они вернутся в свои дома.

— У них нет домов.

— Есть… Их оттуда выгнали.

— Думаешь, они захотят вернуться?

— Это единственное, чего они хотят.

— Ты их не обманешь, Каша?

— Нет.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты их обманул.

— Они сделали меня президентом, я сделаю их счастливыми.

— Счастливыми? — раздался сзади голос Цернцица. — Ты сказал, что сделаешь их счастливыми?

— Не веришь?

— Никто и никогда не делал людей счастливыми. Отдельного человека — куда ни шло. Вот Анжелика, например, сделала счастливым тебя. А что касается людей… Нет, Каша, не заблуждайся. Счастливыми они могут сделать себя только сами.

— Но им надо создать условия!

— И условия они должны создать сами. Только тогда они будут счастливы. А все, что дашь им ты или кто-то другой… Это будет подачка, унизительная и жалкая. Сначала, возможно, они обрадуются, но потом засмеют тебя, как засмеяли того же Боба-Шмоба с его пенсиями, пособиями, выплатами-доплатами… Не надо, Каша, делать людей счастливыми. Они уже не будут счастливее, чем сегодня утром. И никогда не будут несчастнее, чем сегодня утром.

— Это как?

— Народ тебя ждет, Каша, — сказал Цернциц, не пожелав услышать вопроса президента. — Надо показаться, что-то пообещать…