Но не меньше времени экран занимала Анжелика — она воспринималась полной противоположностью происходящему, будто пришла из другой жизни. Крупным планом возникало ее божественное лицо, озорной взгляд, тонкие пальцы, поправляющие на груди короткий автомат.

Гораздо меньше внимания журналисты уделили Цернцицу, но его слова о том, что он поддерживает террористов, его присоединение к их требованию амнистии произвело на мировое общественное мнение впечатление разорвавшейся бомбы.

Журналисты попытались было взять интервью у президента, но слова Боба-Шмоба были настолько невнятны, что объяснить их значение смог только его секретарь. Смысл сказанного сводился к одному — будем думать. И еще президент пообещал утром, на свежую голову, лично связаться с Пыёлдиным и напрямую выяснить, чего тот хочет и насколько тверды его желания. В этом же он заверил и своих приятелей — Билла-Шмилла и прочих столпов демократии.

Окна в домах земного шара, на ночной его половине, горели допоздна — люди еще и еще раз всматривались в жуткие кадры, снятые на верхнем этаже Дома. Больше всего поражало зрителей то, что и террористы, и заложники говорили одно и то же, и те, и другие расхаживали по коридорам Дома с автоматами, ели из одних коробок, доставленных благотворительными фондами всех континентов. Заокеанцы по привычке прислали куриные ноги, полагая, что ничего в мире вкуснее и полезнее нет, Коль-Шмоль прислал колбасы, от которой уже третий год отказывалась Африка, Жак-Шмак, преодолев врожденную скупость, избавился от прокисшего вина. И заложники, и террористы все это отвергли, предпочтя завернутые в газеты обеды из соседнего ресторанчика.

Произошло еще одно знаменательное событие, которое озадачило политиков, — люди потеряли интерес к предстоящим выборам президента и не желали слышать никаких программ взаимных обвинений и разоблачений. В глазах обывателей вспыхивал огонек заинтересованности, только когда на экране возникал Дом, устремленный к звездам.

Поздним вечером, когда и террористы, и заложники, за исключением дежурных, спали вповалку в одних креслах и на одних диванах, Иван Иванович Цернциц, обладатель чрезвычайно чувствительной шкуры, доложил Пыёлдину о ночном совещании у президента и о том, какие решения были приняты на высоком государственном уровне.

— Каша, — произнес Цернциц встревоженно, — послушай меня… Понимаешь, Каша… нас хотят взорвать.

— Как взорвать?! Здесь же люди!

— Они хотят хорошо взорвать… В пыль. А потом сказать, что было захвачено всего несколько заложников, да и те были из местных бомжей.

— Но наших заложников видел весь мир! Все видели, что их тут больше тысячи!

— Ха! — горько усмехнулся Цернциц. — Ты, Каша, многовато сидел в своей камере и упустил нечто важное, происшедшее с миром и людьми. Боб скажет, что это была провокация, что была смонтирована пленка, на которой оказались кадры, собранные из разных мест, в разное время…

— И люди поверят?!

— Охотно, Каша! Очень охотно.

— Почему?!

— Потому что это освободит их от печальных впечатлений, Боб скажет, что ничего этого не было, и людям станет легко и спокойно. Они тут же забудут обо всем, что видели собственными глазами.

— Но разве можно такую громадину взорвать так, чтобы осталась одна пыль?

— Запросто. Одна хорошая атомная бомба это сделает быстро и навсегда. И самое главное, Каша, не оставив никаких следов.

— И все с этим согласятся?

— Конечно. Потому что всем это выгодно… И Биллу-Шмиллу, и Жаку-Шмаку, и Джону-Шмону… Ведь это и для них решение многих проблем. Взорвав Дом, они надолго успокоят собственных террористов. А преподать урок лучше здесь, чем у себя дома. Зачем портить радиацией собственный воздух? Он у них и так испорчен.

— Воздух?

— Да. Они его испортили, когда услышали о захвате Дома, — улыбнулся Цернциц.

— И когда это может произойти?

— Думаю, что сутки у нас есть… Ты же слышал — завтра тебе собирается звонить президент… Он должен появиться на экранах, ему важно показать, какой он умный, как он заботится о своих гражданах, как он встревожен возникшей проблемой… Ты слышал о захвате делового Центра в Оклахоме? Билл-Шмилл столкнулся точно с такой же задачей.

— И что он сделал?

— Взорвал Центр вместе с банками, конторами, магазинами… У нас тут хоть детских садов нет, а у них, в этом Центре, еще и детские сады были… И это его не остановило. Центр взорвал вместе с террористами. В пыль. А потом объявил, что это сделал какой-то шизик. Шизика вскорости поймали, но он, бедолага, погиб при попытке к бегству.

— А он в самом деле решил бежать?

— Кто? — улыбнулся Цернциц. — Шизик? Его не было. Его придумали, чтобы все на него свалить. Нашли труп на дороге и всем показали… вот, дескать, тот самый шизик, который взорвал деловой Центр. И вопрос закрыт.

— А на самом деле?

— На самом деле Центр был захвачен ребятами вроде твоих. Они выдвинули требования, как это сделал и ты… Билл-Шмилл не мог их требования удовлетворить, поскольку у него на носу висели выборы.

— Крутой мужик, — уважительно проговорил Пыёлдин. — Такому палец в рот не клади.

— А Боб любит ему подражать. И не допустит, чтобы его решение было слабее, чем у Билла-Шмилла.

Цернциц подошел к громадному окну. На горизонте городские огни становились совсем слабыми и уже ничем не отличались от звезд. Да, земные огни сливались с небесными. Казалось, Дом парит среди звезд, а не стоит на твердой и надежной земле.