Шрифт:
Семья пациента просила поместить его в отдельную палату. Чтобы снять боль, ему сделали инъекцию промедола, затем электрокардиограмму, которая подтвердила диагноз — инфаркт, по-видимому задней стенки миокарда. Теперь электрокардиограмму надо делать постоянно, несколько раз в день. Но вообще в нашей больнице трудно лечить такие серьезные заболевания. Например, антикоагулянты мы давать не можем, так как у нас не поставлен лабораторный контроль. Близким больного мы посоветовали, если они хотят, перевезти его в Сантьяго или Гуантанамо, но они отказались, боясь, что поездка убьет его. Сделав все, что можно, мы с Кабрерой отправились к Панче позавтракать, было почти восемь часов, и мы были голодны как волки.
Усевшись за стол, Куко, так мы прозвали Северино, стал жаловаться на отдаленность Гран-Тьерры.
— Мы решили везти его в больницу, но отдавали себе отчет, что при малейшем осложнении он умрет по дороге. У вас в больнице хоть кислород есть, электрокардиограф, можно спасти больного от острого отека легких. Ты скажешь: «Надо выиграть время и добраться до больницы». А вот как, сам подумай! Ему стало плохо в два часа ночи, я сразу понял, в чем дело, и привез его сюда. Но я знал, я всегда знал!
— О чем ты говоришь, Кабрера? Что ты знал? — спросил я, потому что последнюю фразу он произнес, словно сердился на кого-то или с кем-то спорил.
— Что знал? Знал, что рано или поздно мне придется везти больного ночью по этой проклятой Ла-Боруге. На втором повороте мы чуть не свалились в каньон Юмури. Сам знаешь, там зевать нельзя, любая промашка может стоить жизни. Надо, чтобы проложили дорогу по другую сторону горы, тогда можно будет быстро добраться до Баракоа, — Северино говорит быстро, часто затягиваясь сигаретой, — Здесь великолепные урожаи кофе, но весь он принадлежит богачам из Баракоа, а у нас ужасная нищета, невежество, заброшенность. Происходят драки с поножовщиной, дерутся и камнями, в общем, как дикари.
— Как мальчишки, ты хочешь сказать?
— Ничего подобного! Я тоже сперва так подумал, когда мне рассказали. Нет, это какая-то первобытная драка, они не бросают камни, а держат их в руке и орудуют как палицей, понимаешь?
— Какой ужас!
— Во время религиозных праздников они пляшут, поглощают неимоверное количество спиртного, а мы в эти дни находимся на казарменном положении — к нам без конца поступают раненые, и каждый раз — из-за проклятой Ла-Боруги — мы вынуждены изобретать велосипед.
Гран-Тьерра — это плато, расположенное возле Майси. Когда едешь туда из Баракоа, надо свернуть на восток по шоссе, идущему вдоль моря. Возле устья Юмури шоссе заканчивается, через реку переброшен стальной трос, к которому прикреплен плот, на нем и переправляются через Юмури. Через Юмури нельзя переправляться, как через Тоа, где паромщики отталкиваются шестами. Тоа шире, зато в устье Юмури сильное течение да еще морской прибой, так что переправа возможна лишь способом, о котором говорилось выше. На той стороне реки дороги нет, а только скалистый склон, почти отвесно поднимающийся вверх, весь в рытвинах, заросший ягрумой. Помню, первый раз, как я сюда попал, я спросил у шофера ИНРА, где же дорога, потому что ничего похожего не видел перед собой, и он мне ответил, указывая на гору:
— Вот она, доктор.
— Не может быть… Как же по ней подниматься?
— А вот так и подниматься, и именно здесь. Это и есть дорога.
По каменистому склону шла тропа, по которой крестьяне на мулах возили кофе; слегка подправленная, она и стала дорогой, пролегающей по склону Ла-Боруги.
Если Ла-Фарола славится своей высотой, пропастями, бродами и другими достопримечательностями, то Ла-Боруга считается самой труднопроходимой и опасной. Не все водители поедут через Ла-Боругу. Наверху дорога идет по плоскогорью, где находятся деревни Сабана, Асунсьон, Ла-Макина и другие. Первая очень похожа на те, что снимали в американских фильмах тридцатых-сороковых годов. Немощеная главная улица, одно-и двухэтажные деревянные дома, гостиница, бар или кафе, рядом — коновязь и корчага с водой. Крестьяне сидят на деревянных крылечках, прислонившись спиной к стене, вытянув ноги в сапогах со шпорами, и дремлют после обеда, накрыв лицо шляпой.
За Сабаной в красивых берегах течет Майа. Дальше расположены Ла-Макина, Асунсьон, за ними наиболее низменная часть — Лос-Льянос, которая полого спускается к берегам Майей и пещерам Патаны. Повсюду кофейные плантации. Часами по обе стороны шоссе тянутся лишь кофейные деревья, которые дают хоть какую-то тень. Здесь, на плантациях, встречаются красивые раковины, полимиты, в море их не бывает, их можно найти только на суше, и только здесь, неподалеку от Баракоа. По капризу природы, похожие, хотя и не столь красивые и разнообразные, раковины попадаются еще в одном месте — за тысячи километров отсюда, на Гавайях, можно сказать, на другом конце света. Жители Майей говорят, что до Революции американцы вывозили эти раковины грузовиками, составляли из них разные по цене коллекции и продавали музеям естественной истории во всем мире. Здесь, в Гран-Тьерре, в Асунсьоне, в деревенской лавке устроили медицинский пункт четверо наших товарищей — Эрнан Салас, Маргарита Кастильо, Северино Кабрера и Рикардо Синтас. Маргарита считает, что это очень удобно — люди приходят в лавку за продуктами и другими товарами и заодно заходят к врачу. Следует признать, что эта зона самая трудная во всем нашем районе.
Мы вернулись посмотреть на больного — он спит, и боли его не мучают. Остается ждать.
— Жена, жена! Где девчонка? — проревел Лусиано.
Мария Хулия посмотрела на него в ужасе. Хотя они живут вместе уже больше двадцати лет, он по-прежнему внушает ей страх, особенно когда не в духе. Большой, сильный, черные глаза, как угли, горят на бронзовом лице, тонкие губы под густыми усами свирепо сжаты. «Не утонуть бы в тихой речке, а в бурную я и сама не полезу» — так говорила мать Марии Хулии, и она вспоминала эти елова, когда муж был разъярен, как сейчас. «Тихой речкой» он никогда не был, но, если не злился, все же был спокойным, приятным, а иногда даже и нежным и ласковым. Правда, нежность и ласку она от него видела только до свадьбы и пока дочка была совсем маленькой. Это не значит, что он разлюбил ее, но постепенно становился все менее ласковым, все более суровым. И Мария Хулия считала, что это происходит со всеми мужчинами после нескольких лет супружеской жизни. «На людях ангел, дома черт», — говорила ее мать.