Элпидио заметил, как изменилось лицо приятеля, и быстро обернулся. Внизу, широко расставив ноги, стоял Лусиано Вальдес. Его расстегнутую рубашку трепал ветер, глаза горели как уголья. Элпидио смотрел на него с нескрываемой ненавистью.

— Эй, парень! Нам надо поговорить! — крикнул Лусиано.

— Не ходи, Элпидио! — Паусидес пытался удержать друга.

— Иду, Лусиано, иду!

И Элпидио стал медленно спускаться по каменистому склону. Он не знал, что имел в виду Паусидес, но чувствовал, что ненавидит Лусиано больше прежнего. Лусиано не только хотел помешать их с Марией Эухенией счастью, в глазах Элпидио он был чудовищем, которое только смерти и заслуживает.

— Чудесная песня! — воскликнула Сесилия, когда отзвучали последние аккорды.

— Вот спасибо, Сеси! Ты всегда меня хвалишь! — Кайамба улыбнулся. — Неплохая песенка, но надо еще кое-что доделать…

— Скажи-ка, Кайамба, — перебил его Педро, закуривая огромную сигару, — это твоя песня или Бетанкура?

Кайамба открыл рот, но не успел произнести ни звука, как в боковую дверь заколотили и чей-то голос крикнул:

— Доктор Алипио! Срочно! Доктор Алипио!

«Что-то случилось», — подумал я, идя к двери, и, открыв, увидел одного из шоферов ИНРА.

— Вас срочно вызывают по радио, доктор! Кажется, из Гран-Тьерры. Садитесь, я вас отвезу!

Они дрались варварски — так уж здесь принято. Каждый схватил по камню, и, озверев, они колотили друг друга, пока кровь не окрасила белое ложе реки. Паусидес в ужасе замер, стоя над ущельем, и, только через несколько секунд опомнившись, бросился за помощью. Он знал, что разнять их не так-то просто.

Когда около восьми вечера врачи в Гран-Тьерре услышали крики и плач и увидели, как в приемную крестьяне вносят кого-то, они сразу поняли — произошло что-то серьезное. Несчастный случай или драка. Перестрелки, поножовщина, зверские избиения не редкость в этих краях.

Оба пострадавших были залиты кровью с головы до ног. Одного из них, светлого мулата в возрасте, но крепкого, несли несколько человек. На стол его опустили, как куль с мякиной. Он был без сознания, из правого уха сочилась кровь. Второго раненого, молодого парня лет двадцати двух, сопровождали два солдата — он был арестован. Левая половина лица у него была чудовищно изуродована многочисленными ранами и ушибами. На голове зияли две раны, из которых кровь так и хлестала. Пожалуй, его тоже следовало бы нести на носилках. За дверью причитали и плакали женщины.

Эрнан Салас, имевший некоторый опыт в нейрохирургии, осторожно осмотрел того, что был без сознания.

— Видимо, перелом основания черепа, — сообщил он врачам. — Надо срочно везти его в Баракоа, в больницу.

— Я предупрежу по радио! — крикнул Кабрера. — Бегу к передатчику!

— ИНРА, Гран-Тьерра, ИНРА, Гран-Тьерра, вызывает O-27. Как слышите? Прием.

Слышно только потрескивание электрических разрядов.

— ИНРА, Гран-Тьерра, ИНРА, Гран-Тьерра, вызывает O-27. Как слышите? Прием.

В наушниках прозвучал резкий голос, далекий, металлический:

— O-27, O-27, вас слышим. Перехожу на прием.

Через несколько минут радист из Гран-Тьерры передал радисту в Баракоа такое сообщение:

— В машине «скорой помощи» через Ла-Боругу в больницу следует раненый. Случай тяжелый: перелом основания черепа. Врачи просят подготовить операционную, возможно, раненого придется оперировать. Доктор Салас едет следом за «скорой помощью».

Когда я прочитал это вслух, Педро вскочил со стула.

— Чего же мы ждем?

— Пока ты наденешь хотя бы туфли и рубашку.

Первым делом мы заехали за старшей сестрой — в больнице был нейрохирургический инструментарий, однако его давно не стерилизовали, так как никто им не пользовался. Педро пошел с сестрой в операционную и показал, какие инструменты и материалы надо стерилизовать. Мы оставили ее за этим занятием, а сами в ожидании расположились в алюминиевых креслах-качалках у входа в больницу, отдавшись на растерзание комарам.

Около одиннадцати мы увидели фары автомобиля, который на большой скорости несся по шоссе. Водитель резко затормозил и развернулся у въезда в больницу. Через несколько секунд машина остановилась возле нас. Ее вел шофер из Асунсьона. Рядом с ним сидел солдат. Позади плакала женщина. Ей было лет тридцать пять, но горе состарило ее. Вместе с ней из машины вышел мужчина лет сорока — судя по всему, ее родственник. На носилках лежал крепкий, сильный мулат со светлой кожей, тонкими чертами лица и пышными усами. Он весь — голова, лицо, изорванная одежда — был залит кровью.

Педро, не теряя времени, влез в машину. Через окно я видел, что он осматривает раненого, и, когда почти сейчас же Педро снова спрыгнул на землю, по его лицу я понял, что он скажет.

— Мертв! И уже давно!

Педро был бы рад ошибиться и потому схватил меня за руки и втолкнул в машину. Однако раненый был мертв.

Все же мы велели вытащить носилки и отнести его в приемный покой — нам хотелось произвести более тщательный осмотр.

К Педро подошел солдат:

— Вы должны выдать мне бумагу, доктор, опишите в ней все его раны и отчего он умер — в Асунсьоне арестован из-за него один парень.