Шрифт:
— Это случайность.
Однако на следующей неделе им пришлось оторваться от работы ровно восемьдесят семь раз.
Один раз Гарднер приволок в гостиную грязные подгузники. Потом Гарднер поиграл на фортепьяно молотком, вторя исполненному куклой гавоту Баха. Следующим номером и следующим после него было опустошение банок с вареньем — все их содержимое оказалось на мебели и на полу. Общий итог: разбито тридцать предметов, исчезла кошка, и сквозь ковер в том месте, где Гарднер поработал ножницами, просвечивал пол.
По прошествии двух дней Бьюсоны творили, вытаращив глаза, сжав побелевшие губы и скрежеща зубами. По прошествии четырех дней их тела сильно продвинулись в процессе окаменения, а мозги начали костенеть. К концу недели, после многочисленных потрясений, они сидели или стояли, молча трясясь в ожидании новых бесчинств и мечтая о жестоком детоубийстве.
Конец настал.
Однажды вечером они сидели в столовой за успокаивающей внутренности сельтерской. Обоих можно было принять за работы умелого таксидермиста, а их налитые кровью глаза походили на две пары стеклянных шариков.
— Что будем делать? — безвольно пробормотал Рутлен.
Голова Афины замоталась из стороны в сторону в отрицательном жесте.
— Я думала, кукла… — начала она и тут же иссякла.
— Кукла ничем не помогла, — жалобно произнес Рутлен. — Мы оказались ровно там, откуда начали. Да еще и беднее на тысячу семьдесят пять монет, раз ты говоришь, что вернуть куклу нельзя.
— Нельзя, — подтвердила Афина, — Она…
На середине фразы ее прервал шум.
Звук был влажный, чавкающий, как будто кто-то швыряет в стену комья грязи. Грязи или же…
— Нет! — Афина подняла полные страдания глаза. — О нет.
Ее туфли зацокали синкопой бешеному стуку сердца. Муж двинулся за ней на негнущихся ногах, губы в предчувствии беды задергались.
— Моя статуя! — закричала Афина, мраморно застыв в дверях студии. От душераздирающего зрелища лицо ее посерело.
Гарднер с куклой играли в «Попади в розочку на обоях», используя в качестве снарядов комки глины, вырванные из незавершенной скульптуры.
Убитые ужасом, Афина и Рутлен безмолвно стояли, глядя на куклу, у которой под металлическим черепом образовались новые синаптические связи и к умению плясать джигу, лазать по деревьям и рыгать добавился навык метать глину.
И вдруг все стало ясно: свалившийся горшок с растением, разбитые вазы, банки из высоких шкафов — в таких делах Гарднеру было не обойтись без помощника!
Рутлен Бьюсон представил себе мрачное будущее, мрачное будущее в квадрате, все муки гиньоля [23] , какие способен выдумать Гарднер, но возведенные в степень с помощью куклы.
23
Гиньоль — наименование пьес и отдельных сценических приемов, основанных на изображении различных преступлений, злодейств, избиений, пыток и т. п. (Прим. ред.)
— Убери это железное чудовище из дома, — еле слышно произнес Рутлен цементными губами.
— Но его не возьмут назад! — истерически закричала она.
— Тогда я пошел за консервным ножом! — выдохнул поэт, удаляясь на окоченевших ногах.
— Кукла же не виновата! — закричала Афина, — Какой смысл ее ломать? Это ведь Гарднер. Он тот кошмар, который мы сотворили вместе!
Глаза поэта быстро моргали, пока он переводил взгляд с куклы на сына и обратно, постигая заключенную в ее словах неприятную истину. Это был их сын. Кукла только повторяла, кукла не делала ничего, кроме того…
…кроме того, что была создана делать.
А именно: быть ведомой, обучаться, повторять за кем-то, — и когда эта мысль снизошла на него, мир воцарился в доме Бьюсонов.
Начиная с того дня их Гарднер — снова одинокий — стал образцом хороших манер, и дом превратился в святилище благостного созидания.
Все было идеально.
И лишь через двадцать лет, когда Гарднер Бьюсон поступил в колледж и повздорил там с каким-то дерганым второкурсником, лишившись в ходе потасовки тринадцати прокладок и генератора, наружу выплыла неприглядная правда.
Тест
Вечером накануне испытания Лэс помогал отцу готовиться в столовой. Джим и Томми спали наверху, а Терри что-то шила в гостиной. Лицо ее было лишено всякого выражения, игла, пронзая ткань и протягивая нить, двигалась в стремительном ритме.
Том Паркер сидел очень прямо, худые, изборожденные венами руки, сцепленные вместе, лежали на столе, светло-голубые глаза пристально вглядывались в губы сына, словно это помогало ему понимать лучше.