Я смутилась. Ну, конечно, сама могла догадаться. Торопливо кивнув, я повернулась и побрела по аллее к выходу.

Интересно, что она скрывает от меня? Ее постоянные ошибки в ответах меня беспокоят. То она знала Яну, то не знала, но вот ходит к ней на могилу, говорит о ней, как о самом родном человеке, а между тем ни разу я не слышала, чтоб она навестила ее сына и мужа. И ко мне она слишком добра и внимательна. С чего бы? Ну, со мной еще как-то можно понять - она меня спасла, все-таки, это повод следить за моей судьбой. А вот с Яной... Непонятно.

На меня накатила меланхолия. Тут, на кладбище, особенно ярко заметна тщета и бренность всего земного. Каждый день что-то происходит, кто-то рождается, кто-то умирает, и этот процесс бесконечен и неизменен. Ничего от нас не зависит, никто не спросит, хочу ли я уходить или нет. Просто придет время и мне. И не станет еще одной одинокой никчемной личности - а мир так и будет жить, как живет сейчас. Сколько их здесь, людей разных поколений, разного достатка и положения, а исход один - два метра в глубину. И заслуги при жизни тут не имеют никакой ценности - разве что место посолиднее, ближе к центральной аллее, на сухом участке... Вот оно, последнее счастье человека - быть поприличнее захороненным. Так что ценно? Пожалуй, только люди, которые рядом. Те, в которых останется частичка тебя, твои черты, твои гены. Дети, семья. Мда, иногда полезно умереть, чтобы понять, как надо жить.

В таких мыслях я брела по аллее, вороша неубранную дворником сухую листву. День будний, да еще и послеобеденное время, посетителей практически нет. Мы да вот еще впереди мужчина с коляской неторопливо идет мне навстречу, как видно, тоже навестить кого-то. Еще немного и пересечемся с ним, живые среди мертвых. Интересно, кого он тут похоронил? Он приближался, все явственнее я видела его черты. Перед собой он катил открытую коляску, в которой играл с погремушкой, очевидно, его сын. Я загляделась на малыша и не заметила, что давно улыбаюсь, глядя, как сосредоточенно он обрывает цветные шарики на подвеске. Какой милый! Я не очень люблю маленьких детей, но этот сразу понравился. Захотелось взять его на руки, потискать, увидеть, как он улыбается. Из-под вязаной шапочки выбился белокурый локон, сделав малыша похожим на херувимчика. Когда между нами было с десяток шагов, он улыбнулся. На щеках заиграли ямочки. А я замерла, как будто окатило ледяной водой. Медленно я подняла глаза на его отца.

Я читала, что такое бывает. Что вот так встретишь человека и сразу понимаешь, что это - он, тот самый. Так я и подумала. Как в замедленной съемке, он приближался ко мне, а я смотрела на его лицо и понимала, что с этого момента все изменится. Меня охватил восторг вперемешку со страхом, радостью, болью - так, словно я встретила давно жданного близкого человека. И усталость, словно с души упал тяжелый груз. Захотелось плакать и смеяться, а больше того - подойти, обнять, прижаться и стоять так, отогреваясь и набираясь сил, слушая стук его сердца.

Его лицо было родным - и не сказать иначе. Кому-то он мог показаться слишком брутальным с таким суровым выражением, кому-то - красивым, но я не оценивала его, а просто любовалась. Глаза, губы, высокий лоб, прямой нос, и светлые волосы до плеч - память услужливо сложила мозаику в картинку. Вот он смеется, вот задумчив, вот грустит... Сердце билось медленно и гулко. Я не могла пошевелиться, ничего не соображала.

Мы сблизились. Он равнодушно скользнул по мне глазами. На секунду показалось, что обернется, окликнет, и я расплачусь от счастья. Чуда не случилось - он прошел мимо, а я машинально шла вперед, отдаляясь от него. Вдруг отчетливо поняла, что не могу, не хочу уйти просто так. Это трудно объяснить, но что-то подсказало, что не прощу себе, если просто уйду. И чем дальше мы были друг от друга, тем сильнее натягивалась в душе струна, до физической боли влекущая к нему. И, повинуясь внезапному порыву, я обернулась и крикнула, и эхо понесло по аллее как заклинание, как боевой клич, как молитву, имя, вдруг всплывшее в памяти

– Сережа!

Он остановился. И медленно обернулся.

Когда вернулась способность соображать, поняла, что он идет обратно, а я стою, заглатывая воздух, задыхаясь от сжавшего горло спазма, в глазах собрались слезы, грозящие вот-вот низвергнуться водопадом. И нет ни единого внятного объяснения происходящему. Вот он подойдет и спросит, откуда я его знаю, и что скажу? Мол, пришло в голову само? Он пожмет плечами и уйдет. Мысли заметались, хаотично пытаясь выстроиться в более-менее правдоподобное подобие объяснения. Руки затряслись, голова закружилась, во рту пересохло. И, когда он приблизился, силы оставили меня, я пошатнулась, а он подхватил.

– Что с вами?
– спросил.
– Вам плохо?

Я кивнула, он поднял меня на руки, донес до ближайшей лавочки, бережно опустил, с тревогой заглядывая в лицо. Что-то еще говорил, спрашивал, но я уже не слышала. Перестали существовать звуки, весь мир сузился до яркого пятна, в центре которого - он, Сережа. Я повторяла про себя имя, пытаясь понять, откуда оно взялось. Смотрела в его глаза, ища подсказки. Он встряхивал меня, отчаянно озираясь по сторонам.

До меня стал доходить смысл его вопросов, я с горечью призналась себе, что это мое сумасшествие, и формально мы не знакомы, так что лучше будет придумать, как не отпустить его. Мучительно захотелось, чтобы ураган, буран, дождь, снег, - все, что угодно, - чтоб мир вокруг рушился, а Сергей прижал бы к себе и держал крепко, закрыв от всех опасностей и угроз.

– Вы слышите? Как вы себя чувствуете? Я звоню в "скорую".

– Анна.., - ответила я слабым голосом, для убедительности прикрыв лоб ладонью, - Меня Анной зовут. Не волнуйтесь, скоро пройдет, я тут с подругой, она врач.

– Хорошо, - успокоился он.
– Воды?

Я кивнула. Он достал из коляски бутылку с минералкой, а я удивленно уставилась на малыша, вспоминая, когда это Сергей успел забрать коляску с аллеи. Неужели я и впрямь отключилась? Мальчик хитро смотрел на меня, будто видел истинную причину моего волнения и посмеивался над тем, как я разыгрываю его отца. Я подмигнула малышу, когда Сережа отвернулся. Тот заулыбался.