Отражение вздохнуло и понуро опустило плечи. Так мы и сидели в тишине, пока бокал не опустел, за окнами совсем стемнело, и уют вкупе с покоем настраивали на романтический лад.

Блаженно откинувшись на высокое сиденье стула, я замечталась. Представилось, что жду кого-то, и этот кто-то так важен для меня, так нужен, с ним я стану совсем другой, обрету покой и уверенность, а может, и пойму еще что-то важное для себя. Так странно - мне двадцать пять, а прежний опыт кажется мультиком, просмотренным по телевизору маленькой девочкой. Я снова мечтаю, как в детстве... Хочется не спать ночами, любуясь на родное лицо единственного, любимого мужчины, говорить особенные слова - такие, чтоб до сердца, чтоб он понял, как важен для меня.

И я даже знаю, каким он должен быть... Во снах я видела его лицо, чудесные глаза с какой-то грустью во взгляде, пушистые ресницы, нежные мягкие губы, которые так приятно целовать. Казалось, знаю, как пахнут его волосы, и иногда, проснувшись, я чувствовала тепло ладони, будто согретой на его груди. При мысли о нем дыхание учащалось, а губы сами собой растягивались в улыбку. Мой суженый-ряженый, незнакомый, сколько же у меня к тебе нежности! Как же я хочу оказаться в твоих руках, сильных, надежных, крепких. Где ты сейчас? Где тебя носит, когда ты так нужен мне? Я скучаю...

Тишину вечернего сумрака прорезал пронзительный звон. Я вздрогнула и очнулась. Кто-то пришел. Нащупав палку, приковыляла к двери, и только приготовилась спросить, кто там, как снова накрыло ощущение дежа-вю: показалось, что сейчас прозвучит глубокий бархатный голос, и я услышу имя того, по кому так скучаю. И зовут его... Ну, я же знала! И забыла...

– Кто там?

– Анечка, открывай. Это Татьяна.

Оказывается, осенние вечера могут быть такими приятными - все зависит от компании, в которой их проводить. Мы с Таней устроились в зале у искусственного камина, на пушистом ковре, потягивали глинтвейн и болтали обо всем подряд.

– Расскажи мне о Яне, - попросила я, когда повисло молчание.

– О Яне...
– стушевалась Таня.
– Что же рассказать... Я ее мало знала. Но она была необыкновенная.

– В каком смысле?

– Ну, - замялась она.
– Ну, хорошо. Вот хотя бы скажу так: до знакомства с ней я считала, что все в моей жизни уже распланировано на много лет вперед, и не будет никаких сюрпризов. В первую встречу я и не запомнила ее. Зато потом...
– она замолчала. Встряхнула короткими волосами, продолжила: - Она умела любить. Просто так, ничего не ожидая взамен. Ей было важно, что она сама любит, понимаешь?

Я помотала головой. Глинтвейн уже играл в крови, голова немножко кружилась, и тело стало как ватное.

– Ну, неважно, - отмахнулась она. В ее глазах блестели всполохи ненастоящего огня, щеки порозовели, а лицо приобрело выражение глубокой задумчивости.
– Она меня изменила, понимаешь? Я стала другой. И это было удивительно - человек, стоя на пороге жизни, думает о других, больше, чем о себе...

– Ты любила ее?

Она опустила взгляд на стакан, задумчиво поигрывала багряным напитком, будто решая, что лучше сказать.

– Я и сейчас люблю. Но эта любовь... ее трудно описать. Я скучаю по ней как по родному человеку, хотя так мало с ней общалась... при жизни...
– она спохватилась, поправилась, - не видела ее здоровой.

– Где же вы встретились во второй раз?

– Где?
– она уставилась чуть косящими карими глазами мне в переносицу.
– Там... В больнице.

– Что-то не сходится, - усомнилась я.
– ты говорила, что у нее был сердечный приступ, моментальная смерть. Какая больница?

– Так, я уже пьяная.
– Она поднялась.
– Ого, как поздно! А мне еще через весь город пилить!

– Вот еще! Оставайся, кто тебя там ждет? Комната найдется, а мне только в радость.

– Правда?
– обрадовалась она.
– Отлично.

Выходя из комнаты, задержалась в дверях.

– Слушай, я хотела тебе предложить... Давай составишь мне компанию, я собираюсь на днях съездить на кладбище, посмотришь на Яну, на ее портрет, вернее.

– Почему бы нет?
– пожала я плечами.
– Съездим.

– Ну, вот и отлично, - она зевнула.
– А теперь давай спать.

Я уложила ее в комнате родителей, на огромную двуспальную кровать, после ночной смены моя спасительница так устала, что уснула, едва коснулась головой подушки. А я вернулась в зал, села у камина и смотрела на краснеющие трещинки в искусственных поленьях. Хмель слетел, и осталось ощущение какой-то недоговоренности. Что-то было на поверхности, неуловимая тайна, которая не давала мне покоя. Почему я думаю о Яне? Из-за Тани? Нет. Я не ревную, смысл делать это по отношению к умершему человеку? Я вспоминала стихи Яны, адресованные ее мужу и душу скребли кошки. Я ей... завидовала. Представляла себе ее жизнь, размеренное существование, лишенное мук одиночества, тесный мирок под названием "семья". Что случилось бы, если б она не умерла? Остались бы их чувства такими же жаркими спустя годы? Или все съели бы быт и привычка? Почему-то не верится в длительность счастливых отношений.