Напротивъ маленькая мамаша, которая часто съ опухшими отъ слезъ глазами въ небрежномъ туалет сидла въ ногахъ кровати, безпрестанно шепча и жестикулируя, была истиннымъ мученіемъ для докторовъ. При вид безчувственнаго ребенка страстно вспыхнуло материнское чувство, но вмст съ нимъ и весь эгоизмъ этой женской души. Она не хотла переносить мучившаго ее страха; она хотла быть покойной, надодала докторамъ вопросами и считала за безпощадное личное оскорбленіе каждое озабоченное пожиманіе плечъ, каждое деликатное указаніе на опасность. Она съ воплями бросалась на маленькаго больного и разражалась ужасной бранью и упреками тмъ, которые привезли ея дитя въ Германію въ ужасный домъ Шиллинга съ привидніями и такимъ образомъ подвергли жизнь его опасности. Своимъ поведеніемъ она переполняла чашу страданій Мерседесъ – за ней за самой нужно было присматривать, какъ за ребенкомъ, что еще больше затрудняло уходъ за Іозе, и безъ того требовавшій не мало труда, потому что Дебора въ своемъ неудержимомъ гор была плохой помощницей.

Негритянка страдала вдвойн. Прислуга въ дом единогласно утверждала, что дитя непремнно умретъ, потому что ему являлся Адамъ. Паническій страхъ овладлъ всми посл пронзительныхъ криковъ мальчика, раздававшихся по всмъ коридорамъ и снямъ – никто не ршался ночью даже при полномъ освщеніи подходить къ групп Лаокоона, стоявшей у дверей салона съ украшенными рзьбою стнами, а Дебора дрожала всмъ тломъ при малйшемъ шорох въ сосдней комнат; она закрывала голову фартукомъ, чтобы не видть, какъ „ужасный человкъ“ вдругъ появится на порог, чтобы унести душу ея любимца.

Въ дом и саду Шиллинга царствовала мертвая тишина, о чемъ тщательно заботился самъ баронъ. Никто не смлъ громко говорить и ходить; вс звонки въ нижнемъ этаж были сняты, шумъ колесъ по гравію дорожекъ передняго сада былъ заглушенъ набросанной соломой, ни одна струя не била въ запертыхъ фонтанахъ, и шумный Пиратъ день и ночь сидлъ взаперти.

Въ эти тяжелые дни мастерская стояла совершенно пустой, баронъ Шиллингъ не покидалъ дома съ колоннами. Въ первую ночь онъ явился вмст съ докторомъ и съ тхъ поръ поселился въ одной изъ заднихъ комнатъ пристройки, чтобы всегда быть подъ рукой.

Сначала онъ приходилъ только на нсколько часовъ въ комнату больного; онъ чувствовалъ, что молчаливая сидлка, героически подавлявшая свою скорбь, не хочетъ, чтобы за ней наблюдали. Но постепенно его пребываніе у постели больного увеличивалось и не встрчало сопротивленія, силы Мерседесъ истощались, и она видла, что не найдетъ ни въ комъ боле надежной поддержки, чмъ въ этомъ человк, который безпокойно и съ глубокой нжностью слдилъ за ея любимцемъ. Она не встрчала его боле мрачнымъ отталкивающимъ взоромъ, когда онъ входилъ; его приближающіеся шаги не заставляли ее гнвно вздрагивать и измнять положеніе, въ которомъ она оставалась по цлымъ часамъ на ковр у постели больного малютки… Недавно еще она избгала всякаго сближенія съ нимъ, а теперь онъ приходилъ и уходилъ пользуясь ея безмолвнымъ согласіемъ, проводилъ ночи подл больного, настаивая на томъ, чтобы измученная Мерседесъ уходила отдохнуть въ смежную дтскую – и она подчинялась. Лицомъ къ лицу съ страшнымъ несчастіемъ, грозящимъ обрушиться на нее, исчезли вс разсужденія, преобладавшія въ ея гордой душ.

Они почти не разговаривали, но ихъ взаимныя сужденія другъ о друг смягчились. Онъ понималъ, что иметъ дло съ загадочной натурой, которая не поддавалась его наблюденіямъ, а иногда внезапно обнаруживала странныя загадочныя черты. Когда онъ отводилъ взоръ отъ постели больного, то ему казалось, что онъ видитъ сонъ. Казалось, гномы щедрой рукой разсыпали здсь цлый дождь своихъ подземныхъ сокровищъ, чтобы окружить прекрасную женщину холоднымъ блескомъ, такъ сверкали драгоцнныя каменья на всхъ принадлежностяхъ туалетнаго стола, даже на самомъ маленькомъ стаканчик сверкали рубины, точно изъ полускрытыхъ глазъ домового. А воздушное облако блыхъ кружевъ съ чуднымъ узоромъ изъ листьевъ и цвтовъ, спускавшееся надъ блымъ атласнымъ одяломъ и кружевными наволочками, блестящія цвтныя цыновки на паркет, дорогая мебель, такъ воздушно сдланная, какъ будто на ея шелковыхъ подушкахъ должны были сидть только феи, все это было привезено изъ-за морей съ роскошно отдланной виллы плантацій, чтобы сдлать нмецкій домъ сколько нибудь уютне и пріятне для избалованной дочери юга.

Для донны Мерседесъ утонченная роскошь была, очевидно, необходима, какъ воздухъ; это былъ элементъ, въ которомъ она находилась съ минуты своего рожденія и жила, балованная и лелянная; и эта самая женщина въ минуты опасности не подумала даже укрыться въ свое безопасное помстье, а бросилась въ центръ ожесточенной борьбы; изнженное ухо не испугалось пушечной пальбы и научилось слушаться грубой команды, нжныя ноги ходили по терновнику и колючимъ кустарникамъ, тонкія, украшенныя кольцами руки крпко сжимали смертоносное оружіе, а постель съ атласными одялами была замнена жесткой землей съ грубымъ солдатскимъ плащемъ, и вмсто кружевного полога надъ отдыхающей у бивачнаго огня разстилалось покрытое тучами небо.

Да, она была безпощадна и неумолимо жестока къ своему собственному изнженному тлу, когда дло касалось великаго вопроса, передъ которымъ она стояла съ неумолимой фанатической ненавистью къ тмъ, которые „безо всякаго на то права“ стремились достигнуть достойнаго человка существованія. „Люди?!“ воскликнула она недавно съ оскорбительной насмшкой въ разговор о возмутившихся неграхъ, можно было тогда подумать, что она принадлежитъ къ числу тхъ жестокихъ владтельницъ плантацій, которыя вмсто подушекъ для булавокъ употребляли тло своихъ рабынь, a между тмъ она такъ кротко и ласково говорила всегда съ Якомъ и Деборой. Изъ этихъ ли гордыхъ устъ исходили такіе нжные звуки?… Дебора съ испуга и огорченія сама захворала; она лежала въ дтской и съ какимъ-то ребяческимъ страхомъ отказывалась принимать прописанное ей лкарство. Баронъ Шиллингъ слышалъ, какъ заботилась о ней Мерседесъ, какъ кротко и съ какимъ неистощимымъ терпніемъ уговаривала ее; она даже не допускала, чтобы кто нибудъ, кром ея самой подавалъ пищу или поправлялъ постель „старой врной служанк“.

Она явно выражала ненависть къ Германіи, съ тхъ поръ, какъ ступила на нмецкую почву и дышала нмецкимъ воздухомъ, но она читала и покупала почти только нмецкія книги; на роял лежали Бахъ, Бетховенъ и Шубертъ, а различныя рукописи на ея письменномъ стол доказывали, что и писала она преимущественно на нмецкомъ язык… Къ этому рабочему столу баронъ Шиллингъ подходилъ только тогда, когда который нибудь изъ докторовъ сидлъ подл него, прописывая рецептъ. Тамъ шопотомъ говорили о состояніи маленькаго паціента иногда, можетъ быть, доле, чмъ нужно, такъ какъ оконная ниша съ зеленой шелковой гардиной была въ высшей степени интересна. Донна Мерседесъ и на этомъ ограниченномъ пространств воспроизвела маленькій уголокъ своего американскаго отечества.