– Объ этомъ еще долго нечего и думать, – сказалъ онъ ршительно.

– Даже, еслибы я, закутавъ хорошенько ребенка, сама перенесла его на рукахъ?

– Перенесли на рукахъ? – Онъ даже отскочилъ. – Объ этомъ мы поговоримъ недли черезъ дв, сударыня. А до тхъ поръ ни въ комнат, ни въ уход не должно быть ни малйшей перемны, – еще есть опасность въ чрезвычайной слабости маленькаго паціента.

Онъ откланялся, и баронъ Шиллингъ, проводившій его до двери, вернулся назадъ.

Донна Мерседесъ стояла еще у письменнаго стола; рука ея, точно лепестокъ чайной розы, лежала подл портрета молодого человка въ бронзовой рамк, а взоръ былъ устремленъ на портретъ ея матери, – казалось она хотла спастись въ насыщенной гордостью атмосфер этого замкнутаго уголка.

– Іозе спитъ, – сказала она, останавливая барона, который направлялся въ сосднюю комнату. Она не обернула къ нему головы, и взоръ ея едва скользнулъ по немъ и обратился на портретъ, возл котораго лежала рука.

Онъ подошелъ совсмъ близко къ письменному столу, такъ что могъ заглянуть ей въ лицо. Свтъ лампы падалъ прямо на него и ярко освщалъ его.

– Что случилось? – спросилъ онъ, коротко и ясно выражая этими словами свое удивленіе ея поступкамъ.

При его быстромъ движеніи она слегка вздрогнула – она понимала, что онъ не можетъ спокойно отнестись къ внезапной перемн во всемъ ея существ, но никогда еще никто не требовалъ такъ прямо у нея отчета въ ея поступкахъ.

– Я васъ не понимаю, милостивый государь! – отвчала она съ оскорбительною холодностью и подняла взоръ свой съ портрета въ бронзовой рамк. Какой контрастъ представляло это лицо съ тонкими чертами, благороднымъ носомъ, прозрачнымъ цвтомъ кожи и маленькимъ ртомъ съ кораллово-красными губами съ смуглымъ лицомъ и крупными чертами того, который стоялъ передъ ней гордо выпрямившись. Въ дамскомъ костюм съ черной кружевной накидкой на шелковистыхъ волосахъ первый могъ быть принятъ за прекрасную испанскую двушку, между тмъ какъ другому мужчин съ широкой курчавой бородой боле всего подходилъ бы желзный шлемъ.

– Я не понимаю васъ, милостивый государь, – сказала она. Этотъ уклончивый отвтъ въ соединеніи съ сравнивающимъ взглядомъ, который онъ очень хорошо замтилъ, заставилъ его покраснть.

– Могу ли я думать, что вы безъ уважительной причины ршитесь подвергнуть обожаемаго нами обоими ребенка опасности вторичнаго заболванія? – сказалъ онъ, устремляя на нее пристальный взглядъ. – На своихъ рукахъ хотли вы перенести Іозе! Куда?

Что за манера спрашивать! Идти, такъ прямо къ цли! Это опять нмецкая манера, бросающая поперекъ дороги палку, чтобы объ нее споткнулись вс дипломатическія увертки… He могла же она признаться ему, что она, хотя и нечаяннно, подслушала разговоръ слугъ, что эта болтовня была въ состояніи свергнуть „донну де Вальмазеда“ съ высоты ея величія, взволновать и лишить самообладанія. Тамъ, въ передней у нея такъ и вертлись на язык слова, которыя ей хотлось бросить ему въ лицо: „я не хочу имть ничего общаго съ тобой, женатымъ человкомъ, съ которымъ людская пошлость ставитъ меня въ двусмысленныя отношенія. Ты виноватъ въ этомъ, потому что втерся ухаживать за ребенкомъ, потому что помшалъ мн тотчасъ же оставить домъ, въ которомъ нтъ хозяйки, ехидно покинувшей его!“ Но теперь, когда эти глубокіе глаза такъ близко смотрли на нее, что ей казалось, что она можетъ черезъ нихъ проникнуть въ его душу, теперь у нея не хватало мужества эгоистично свалить всю отвтственность на человка, который со всей преданностью служилъ ей опорой, присутствія котораго она сама послднее время страстно желала, и отплатить ему за все это черной неблагодарностью…

– Къ чему говорить о причинахъ, которыя уничтожаются докторскимъ предписаніемъ! – сказала она, пожимая плечами и разсматривая ногти на своей правой рук.

Онъ улыбнулся съ горькой ироніей при этомъ вторичномъ уклончивомъ отвт.

– Да, это предписаніе опредлило, чтобы ни въ комнат, ни въ уход не было никакихъ перемнъ, – повторилъ онъ медленно и съ удареніемъ, и взглядъ его пытливо остановился на ея лиц, которое она вдругъ повернула къ нему.

– Объ этомъ я еще поговорю съ докторомъ, – сказала она быстро, – или, что еще лучше, мы, ухаживающіе, должны условиться между собой о перемнахъ… Въ дни страха и горя я была черезчуръ эгоистична и принимала предлагаемыя мн жертвы – теперь это должно кончиться. Я не могу допустить, – легкая краска быстро залила все ея лицо, – чтобы вы продолжали ухаживать за больнымъ…

– Значитъ, капризы, какъ я справедливо и предположилъ, – холодно прервалъ онъ ее.

Она выпрямилась. Онъ коснулся больного мста въ ея душ, мста, гд тихо дремало раскаяніе, готовое пробудиться при каждомъ звук. Да, нкогда, во время прекрасныхъ дней счастливой безоблачной жизни она была капризна и своенравна! Вс эти покойники, портреты которыхъ наполняли оконную нишу, боготворили и баловали ее, и она въ минуты дурного расположенія духа заставляла ихъ порядкомъ страдать.

– Опасность миновала, и злые духи снова возвратили свою власть, – продолжалъ онъ. – Вы хотите меня заставить страдать, какъ вы привыкли это длать съ бдными душами окружавшихъ васъ. Но вы не должны забывать, что имете здсь дло съ неповоротливымъ нмцемъ – мы не привыкли къ капризамъ пикантныхъ воздушныхъ созданій и стараемся узнать причины… А потому я позволю себ еще разъ спросить: „за что меня изгоняютъ?”

Она ясно видла, что онъ не имлъ ни малйшаго подозрнія о побудительныхъ причинахъ къ тому. Онъ чувствовалъ себя чистымъ въ своихъ намреніяхъ, и ему въ голову не могло придти, что его пребываніе въ комнат больного будетъ перетолковано въ дурную сторону. Онъ все приписывалъ ея капризамъ, и эта несправедливость раздражала ее, однако ея необузданная гордость, всегда ожесточавшая ее въ подобныхъ случаяхъ, не допустила ее оправдываться и теперь. Злая высокомрная черта, характеризовавшая даму въ фiолетовомъ бархатномъ плать, появилась такой же непріятной и отталкивающей вокругъ рта дочери.

– Я только что сказала, что мн непріятно принимать дальнйшія жетрвы, – возразила она монотоннымъ холоднымъ голосомъ, не глядя на него.

Онъ порывисто отошелъ отъ стола.

– Я могъ бы вамъ возразить, что Феликсъ поручилъ своего ребенка столько же моимъ какъ и вашимъ попеченіямъ, а тамъ гд есть обязанность, не можетъ быть рчи о жертвахъ, – мы оба только исполняемъ данное слово, – сказалъ онъ, посмотрвъ на нее черезъ плечо. – Потому я до сихъ поръ смотрлъ на эту комнату, – онъ указалъ на комнату больного, – какъ на нейтральную почву, на которой мы дйствовали единодушно, и еслибы я опасался, что мое удаленіе принесетъ Іозе малйшій вредъ, я бы ни на шагъ не сдвинулся съ своего мста, будьте въ этомъ уврены! Но я знаю, что ребенка хорошо охраняютъ, и потому ухожу!