— Да.

— Предоставьте это нам, сэр. Мы знаем, что делаем.

Я кивнул и уставился на свою чашку. Мне казалось, что я не готов командовать здесь. В Академии рассказывают обо всем: о руководстве, о необходимости в течение двадцати четырех часов после прибытия на новый пост доставить свою карточку всем старшим офицерам, о связи, о том, как проводить парады, как устроена лазерная система нахождения цели, как наложить заплаты на мундир, как рассчитать траекторию стрельбы мортиры, каковы винные рационы для солдат, как начистить сапоги, как обслуживать безоткатные орудия, как собирать и обслуживать вертолеты, как выживать на планетах с ядовитой атмосферой или вообще без атмосферы, каков распорядок дня на кораблях и миллионы прочих вещей. Приходится все их заучивать, и они начинают смешиваться, пока вы уже не отличаете важное от неважного. Все это просто сведения, которые нужно знать, чтобы сдать экзамен.

— Вы-то знаете, центурион, а вот я не уверен, что знаю.

— Сэр, я кое-что знаю о молодых офицерах, — сказал Либерман. — Они все воспринимают чересчур серьезно.

— Командование — серьезное дело.

«Черт возьми, — подумал я, — слишком напыщенно. Особенно в разговоре молодого парня со старым солдатом». Но тот воспринял это иначе.

— Да, сэр. Слишком серьезное, чтобы распыляться на мелочи. Лейтенант, если бы дело заключалось только в расстановке часовых и организации обороны, армии не нужны были бы офицеры. Мы обо всем этом позаботимся. Нам нужен кто-нибудь, кто говорил бы нам, что делать. Когда приказ получен, мы знаем, как его выполнить.

Я ничего не ответил. Он внимательно посмотрел на меня, вероятно, пытаясь определить, не рассердился ли я. Но не казался очень встревоженным.

— Возьмем, например, меня, — продолжал он. — Я не знаю, зачем мы сюда пришли, и мне это безразлично. У каждого свои причины для вступления в армию. Что касается меня, то я просто не знаю, куда бы еще податься. Я нашел себе хорошее занятие, и у меня получается. Офицеры говорят мне, где сражаться, и больше волноваться не о чем.

Снаружи прозвучала труба. Последний караул. Сегодня мы слышим этот сигнал вторично. В первый раз — когда хоронили своих погибших.

— Пора делать обход, — сказал Либерман. — Разрешите идти, сэр?

— Действуйте, центурион. — Несколько минут спустя пришел Хартц, чтобы помочь мне снять сапоги. Он и слышать не хотел о том, чтобы я лег обутый.

— Мы задержим их настолько, чтобы вы успели обуться, зэр. Никто не захватит офицера морской пехоты в спальном мешке.

Чтобы я имел возможность снять сапоги, он лег не разуваясь. Особого смысла это не имело, но я не собирался с ним спорить. Забрался в мешок и посмотрел на потолок. Мой первый день командования. Я все еще думал об этом, засыпая.

На следующий день начались нападения. Вначале лишь небольшие группы пытались прорваться через блокпост, и всегда безуспешно. Мы могли вести из крепости слишком сильный огонь.

Потом попытались напасть на саму крепость. У нападающих было с десяток мортир, но стреляли они неточно, а наша радарная система сработала отлично. Они успевали сделать несколько выстрелов, но затем мы засекали место, откуда велась стрельба, и сосредоточивали на нем огонь всей батареи. Полностью подавить обстрел не удавалось, но на какое-то время расчетам становилось слишком опасно подходить к орудиям, и стрельба замолкала. Всю ночь стреляли и из ружей, но ничего не добились.

— Это лишь проба, — сказал Фалькенберг, когда я утром докладывал ему. — Мы сильно жмем на них с этой стороны. Вскоре они предпримут более серьезную попытку.

— Да, сэр. А как дела на вашем фланге?

— Продвигаемся помаленьку, — сказал Фалькенберг. — Разумеется, сопротивление более сильное, чем ожидал полковник. Вы заткнули бутылке горлышко, и им некуда отступать. Сражаться или сдаваться — мы оставили им только две возможности. В течение ближайших нескольких дней можно ждать серьезной попытки прорваться. Но тогда мы уже будем достаточно близко, чтобы серьезно потеснить их.

Странная ситуация. Никто серьезно не тревожился. Мы сдерживали нападения. Боеприпасы подходили к концу, но ответом Либермана на это стал приказ новобранцам прекратить пользоваться оружием. Они теперь обслуживали мортиры и безоткатные орудия под командованием опытных унтер-офицеров, которые сперва убеждались, что у каждого выстрела есть серьезная цель. А опытные стрелки выжидали и стреляли прицельно, так что каждый выстрел шел в зачет.

Пока есть боеприпасы, никакой серьезной опасности мы не подвергаемся. Из крепости открывается хороший обзор во все стороны, и нам не противостоит тяжелая артиллерия. В лучшем случае у противника мортиры, и наши противоартиллерийский радар и компьютерная система вполне с ними справляются.

— Нет дисциплины, — говорил Либерман. — У них нет дисциплины. Наступают волнами, отступают волнами, но никогда не держатся достаточно долго. Я очень рад, что среди них нет дезертиров из морских пехотинцев. При хорошем руководстве они могли бы прорваться.

Меня тревожат боеприпасы, — сказал я.

— Дьявольщина, лейтенант, к нам идет капитан Фалькенберг. Он нас не оставит.

— Вы с ним служили раньше?

— Да, сэр, в деле на Доминго. Мы называли его Кристиан Джонни. Он будет здесь.