Они поглощали невроятное количество провіанта, не думая о томъ, что слдовало бы быть экономными въ виду предстоящаго путешествія. Такъ какъ у меня была своя порція мяса, то я взялъ только немного хлба у Іеца. Теперь у каждаго былъ свой запасъ.

Подкрпившись, мы продолжали наше путешествіе. Солнце сильно опустилось, на нашъ взглядъ было часа четыре, половина пятаго, когда мы двинулись въ путь. Мы попрежнему держались свера, чтобы попасть на полотно желзной дороги.

Мы шли до поздней ночи и снова устроились на ночлегъ въ степи; передъ этимъ Гунтлей сълъ весь свой запасъ провіанта и, насытившись, заснулъ, какъ убитый. Ночью мы проснулись вс трое одинъ за другимъ отъ леденящаго холода, мы стали прыгать въ темнот, чтобъ хотя немного согрться, затмъ бросились на землю и чувствовали, какъ трава, покрытая инеемъ, касалась нашихъ лицъ. Мы легли какъ можно ближе другъ къ другу, задремали и стучали отъ холода зубами. Гунтлей мерзъ мене насъ, такъ какъ онъ былъ очень сытъ.

Наконецъ, Іецъ не выдержалъ и сказалъ:

— Не лучше ли намъ продолжатъ сейчасъ наше путешествіе, пока не взойдетъ солнце, а тогда прилечь.

Когда мы опять тронулись въ путь, то Гунтлей хотлъ итти одной дорогой, а Іецъ другой. Впереди не было огонька, и ни одной звзды на неб, которая могла бы указать намъ, какого направленія держаться.

— Я пойду съ Іецомъ, — сказалъ я и пошелъ за нимъ.

И Гунтлей пошелъ за нами, онъ ругался и проклиналъ насъ, меня особенно, называлъ негодяемъ и безмозглымъ дуракомъ.

Когда начало свтать, мы стали на ходу закусывать. Гунтлей, которому нечего было сть, молча слдовалъ за нами. Днемъ мы почувствовали жажду, и Іецъ сказалъ:

— Можетъ-быть, намъ цлый день не удастся получить воды, будьте экономне съ табакомъ, дти, и употребляйте его понемножку.

Но Гунтлей извелъ свою порцію табаку, такъ что мы должны были подлиться съ нимъ.

Въ сумерки, когда мы уже ничего не могли видть, мы услыхали, какъ вдали промчался поздъ. Это прозвучало въ нашихъ ушахъ какъ дивная музыка, и мы бодро пошли по тому направленію. Наконецъ, наши ноги ударились о рельсы. Но зато кром рельсовъ ничего не было видно, и мы должны были лечь, гд стояли, и дожидаться утра. Мои товарищи легли на самое полотно желзной дороги, положивъ головы на рельсы, но я не ршился и легъ опять на траву.

И эта ночь пришла къ концу, хотя я то и дло вставалъ и бгалъ вдоль полотна желзной дороги, чтобы согрться.

Когда начало свтать, Іецъ вдругъ поднялся и сказалъ:

— Держите ухо востро, ребята, — поздъ идетъ.

Лежа на рельсахъ, онъ издали услыхалъ приближеніе позда… Мы стояли вс трое наготов и начали длать машинисту знаки, чтобъ онъ остановилъ поздъ, хотя у насъ не было ни гроша денегъ. Гунтлей, ужасная лиса, бросился на колни и протянулъ умоляющимъ жестомъ руки впередъ. Но поздъ промчался мимо насъ. Это былъ товарный поздъ, нагруженный пшеницей; онъ могъ бы свободно захватилъ насъ съ собой. Два закоптлыхъ человка стояли на паровоз и издвались надъ нами.

Гунтлей поднялся съ земли, онъ былъ взбшенъ.

— У меня когда-то былъ револьверъ, вотъ досадно, что его сейчасъ нтъ со мною!

Мы пошли по полотну желзной дороги на востокъ, это было очень утомительное путешествіе черезъ тысячу шпалъ, точно ходьба до лежащей лстниц. Іецъ и я подкрпились слегка; Гунтлей сталъ попрошайничать, чтобы мы дали ему хоть кусочекъ, но мы ему ничего не дали. А чтобы во время сна остатокъ моей провизіи не попалъ въ руки Гунтлея, я уничтожилъ на его глазахъ все до послдней крошки.

— По-твоему это хорошо? — спросилъ съ ненавистью Гунтлей.

Днемъ мы снова услыхали приближеніе позда. Іецъ ршилъ, что мы должны встать у полотна желзной дороги на разстояніи нсколькихъ сотъ метровъ другъ отъ друга и попытаться вскочить на поздъ. Въ воздух стоитъ полоса дыма, весь поздъ кажется такимъ маленькимъ, какъ коробка. Мы стоимъ въ нетерпливомъ ожиданіи.

Гунтлей долженъ былъ попытаться первымъ. Ему удалось уцпиться за ручку одного изъ вагоновъ, но онъ былъ слишкомъ тяжелъ, чтобы бжать наравн съ поздомъ; вися на ручк, онъ перевернулся всмъ корпусомъ и былъ отброшенъ далеко въ траву. Я и не пытался совсмъ, видя неудачную попытку своего пріятеля. Что касается Іеца, то ему приходилось, вроятно, и раньше вскакивать на идущій поздъ, онъ пробжалъ нсколько шаговъ рядомъ съ пріздомъ, затмъ схватился за ручку вагона и въ тотъ же моментъ очутился на подножк.

— Собака, онъ узжаетъ передъ самымъ нашимъ носомъ, — сказалъ Гунтлей и выплюнулъ траву изо рта.

Вдругъ поздъ останавливается недалеко отъ насъ, и мы видимъ, какъ два желзнодорожныхъ служащихъ высаживаютъ Іеца. Гунтлей и я побжали къ нему на помощь, но было уже слишкомъ поздно, поздъ уже тронулся, и мы — трое несчастныхъ бродятъ — стояли опять посреди степи.

Жажда начинала мучить насъ все сильне и сильне. Гунтлей вторично уничтожаетъ свою порцію табаку и у него ничего не остается, чтобы утолить жажду; онъ выплевываетъ на руку блую слюну въ доказательство того, что онъ боле, чмъ кто-либо, страдаетъ отъ жажды. Тогда Іецъ и я въ послдній разъ длимся съ нимъ табакомъ.

И мы идемъ, все идемъ по направленію въ западу.

Начинаетъ смеркаться.

Какой-то человкъ идетъ по шпаламъ къ намъ навстрчу, онъ направляется на востокъ. Онъ, видимо, такой же бродяга, какъ и мы, толико шея у него повязана маленькимъ шелковымъ платкомъ, и онъ одтъ тепле, чмъ мы, обувь же его никуда не годится.

— Есть ли у тебя провизія или табакъ? — спрашиваетъ Гунгтлей.

— Нтъ, ничего нтъ, — отвчаетъ спокойнымъ тономъ бродяга.

Мы обыскали его, тщательно осмотрли карманы, щупали грудь, но у него ничего не было. Тогда мы услись вчетверомъ на землю и стали разговаривать между собою.