Холодный осенній вечеръ. Луна свтитъ во всю. Мимо палисадника одной изъ дачъ бродитъ очень молодой человкъ въ блой фуражк и съ сучковатой самодльной палкой, посматриваетъ на освщенныя окна дачи и посвистываетъ. Прошелся онъ мимо палисадника разъ, прошелся два раза, три — и остановился у ршетки. Въ садик за ршеткой пробжала блая мохнатенькая собаченка.

— Мимишка! Мимишка! покликалъ онъ ее. Собаченка пронзительно на него залаяла и бросилась на балконъ дачи, гд стала царапаться въ запертую дверь, просясь въ комнаты. Молодой человкъ устремилъ свой взоръ на балконъ и сталъ насвистывать романсъ «Только стало смеркаться немножко». Онъ свисталъ его умышленно громко, стараясь, очевидно, обратить на себя вниманіе. Дверь на балкон отворилась, показалась лысая голова съ папироской, дала пинокъ взвизгнувшей при этомъ собаченк и пропустила ее въ комнаты.

— Фу, ты, пропасть! Гд-же это Наденька-то? пробормоталъ молодой человкъ. — Самъ отецъ вышелъ собаку впустить, а Наденьки нтъ.

Онъ началъ вперивать взоръ въ стеклянную балконную дверь, стараясь увидать въ комнат Наденьку, но стекла были запотвшія и онъ не увидалъ ничего. Онъ еще раза два прошелъ мимо палисадника и сталъ свистать «Тигренка». За ворота палисадника вышелъ кучеръ въ безрукавк и съ трубкой и слъ на скамейку.

«Просить кучера вызвать горничную Феню, а Феню просить вызвать Наденьку», мелькнуло въ голов молодаго человка. «Два пятіалтынныхъ есть… Кучеру дать пятіалтынный и Феньк пятіалтынный… На табакъ, впрочемъ, къ завтраму у меня ничего не останется. Ну, да гильзы есть, а на табакъ я могу занять у Ульянова двугривенный».

Онъ подошелъ къ кучеру и учтиво поклонился.

— Вы съ здшняго двора, любезный? спросилъ онъ.

— Съ здшняго. У доктора служимъ.

— Такъ вотъ вамъ на чай и будьте добры вызвать мн горничную Феню, вотъ изъ этой дачи. У Прохоровыхъ она живетъ.

Кучеръ сверкнулъ глазами, отстранилъ руку молодаго человка и сказалъ:

— За Феньку я теб, баринъ, ноги обломаю — вотъ что…

— То есть какъ это? За что-же?

— Пошелъ… Пошелъ… А то такую встряску дамъ, что не скоро забудешь!

— Позволь… Да я не къ Фен. Мн на Феню наплевать. Ты, можетъ быть, къ ней меня ревнуешь, такъ я хочу у ней только попросить, чтобы она прохоровскую барышню ко и вотъ сюда къ ршетк на минутку вызвала.

— Знаю я васъ, чертей!

— Голубчикъ, я при теб и скажу Фен, что мн нужно.

Кучеръ подумалъ и сообразилъ:

— Ну, давайте сюда… Что у васъ тамъ? протянулъ онъ руку.

Молодой человкъ сунулъ кучеру въ руку пятіалтынный. Кучеръ ушелъ и минутъ черезъ пять вышелъ за ворота съ толстенькой, коротенькой горничной въ ситцевомъ плать и бломъ передник нмецкаго покроя.

— Здравствуйте, Феня, обратился къ ней молодой человкъ. — Мн очень нужно видть Надежду Емельяновну. Нельзя-ли ее на минутку въ садъ вызвать? Мы завтра узжаемъ съ дачи и мн нужно сказать ей нсколько словъ. Вотъ вамъ на помаду… Возьмите…

— Можно то можно, отвчала горничная. — Я шепну ей… Только у насъ теперь женихъ сидитъ.

— Какъ женихъ? Какой женихъ? быстро спросилъ молодой человкъ и нижняя челюсть его какъ-то нервно затряслась.

— То есть онъ еще не женихъ, но мы его считаемъ за жениха. Они недавно овдовли я очень скучаютъ. У нихъ домъ на Петербургской и сегодня они намъ яблоковъ корзину изъ своего сада съ Петербургской привезли.

— Это такая гладкобритая морда съ носомъ луковицей? Такой въ род пастора? Тотъ самый, что у васъ разъ на балкон съ Емельяномъ Васильевичемъ въ винтъ игралъ?

— Вотъ, вотъ… А только они не пасторы… Они чиновники…

«Фу… вздохнулъ молодой человкъ и почувствовалъ, какъ у него на лбу подъ фуражкой сталъ выступать обильный потъ. «Женихъ… Да разв онъ можетъ быть ея женихомъ? Вдь ему, я думаю, за пятьдесятъ лтъ».

— Подождите… Сейчасъ я шепну барышн… Можетъ быть, она и выйдетъ къ вамъ… проговорила горничная и юркнула на дворъ.

— Постойте, Феня! окликнулъ ее молодой человкъ и спросилъ:- Что-жъ, онъ богатый?..

— Какъ-же-съ… А шведки? Вдь онъ на пар шведокъ въ собственной колясочк прізжаетъ. И по сейчасъ он на двор стоятъ. Ихняго кучера мы теперь чаемъ поимъ. Кром того у нихъ домъ и въ саду яблоки. Сейчасъ я шепну барышн.

Горничная сдлала движеніе.

— Еще чуточку, Феня! Одну минуту… остановилъ ее молодой человкъ и спросилъ: — да барышн-то онъ нравится?

— Да что-жъ наша барышня?.. Тутъ главное папенька съ маменькой… Емельянъ Васильичъ ихъ очень цнятъ. Вдь они, этотъ самый женихъ-то, на хорошемъ мст, говорятъ, они почти ужъ генералъ. Анна Федоровна тоже за ихъ внимательность большую къ нимъ склонность… Очень ужъ онъ имъ по нраву пришелся съ прошедшей недли, женихъ-то этотъ самый… Емельянъ Васильичъ все жалуются на ревматизмъ… простудились они тутъ какъ-то… Вдругъ этотъ женихъ являются къ намъ играть въ винтъ и привозятъ Емельяну Васильичу пару фуфаекъ. «Вотъ, говоритъ, это по весн я заграницей купилъ. У меня цлая дюжина, такъ неугодно-ли вамъ парочку»… И подарилъ.

— Господи Боже мой! Изъ-за фуфайки и вдругъ губить молодую двушку! — воскликнулъ молодой человкъ.

— Не изъ-за фуфайки. Фуфайки что! А изъ-за того Анна Федоровна ихъ полюбили ужъ очень, что какъ Емельянъ Васильичъ надли на себя эту фуфайку — сейчасъ у нихъ и ревматизмъ прошелъ. Говорятъ, она изъ какой-то особенной шерсти и наговоренная. Ну, такъ вы погодите… Я сейчасъ.

— Еще чуточку, Феничка… Одну минуту. Сама-то Надежда Емельяновна что объ этомъ жених говоритъ? — допытывался молодой человкъ.