Молодой человкъ былъ уже за калиткой.

— Во имя любви? Ха-ха-ха… захохоталъ онъ трагически-театральнымъ хохотомъ.

— Петръ Аполонычъ! еще разъ послышался окликъ.

Молодой человкъ не отвчалъ. Двушка плакала, На балкон появилась горничная Феня.

— Барышня! Вы здсь? Идите скорй домой. Маменька велла вамъ сказать, чтобы вы салатъ къ ужину приготовили, да достали изъ шкапа бутылку черносмородинной наливки, которую мамаша длала.

— Сейчасъ, сейчасъ, Феня.

Двушка наскоро вытерла платкомъ глаза и пошла на балконъ.

Въ отворенную дверь балкона слышался мужской возгласъ:

— Безъ трехъ! Вотъ такъ подсадили! Сколько-же мы теперь пишемъ?

Раздался и женскій голосъ, кричавшій горничной:

— Феня! Не забудь-же сходить за водкой къ ужину. А то вдь погребокъ запрутъ.

Иванъ Артамонычъ, отецъ и мать Наденьки уже кончали послдній роберъ въ винтъ, когда Наденька вошла въ комнату. Играли они въ первой комнат, выходящей дверямк на балконъ. Дабы попасть въ столовую, Наденька должна была пройти мимо играющихъ. Она отвернулась отъ нихъ, чтобы не показать свои заплаканные глаза, но это было совершенно безполезно, ибо и такъ на нее никто изъ играющихъ не обратилъ вниманія, до того вс были заняты игрой. Въ столовой былъ уже полунакрытъ столъ для ужина. Наденька достала изъ буфета бутылку наливки, поставила ее на столъ и принялась приготовлять салатъ, поливая его масломъ и уксусомъ. Промшивая этотъ салатъ, она думала про Петра Аполлоновича: «Господи, да неужели онъ и въ самомъ дл застрлится, ежели я не выйду за него замужъ! А револьверъ у него есть. Я видла револьверъ. Онъ давалъ его для нашего спектакля, когда мы играли „Купленный Выстрлъ“. Нужны были пистолеты для дуэли, но пистолетовъ не нашлось и мы брали револьверы. Скверный револьверъ, онъ выстрлилъ только посл третьей осчки, но застрлиться-то, я думаю, имъ все таки можно. А пойти за него замужъ я не могу. Ну, какой онъ женихъ! Онъ еще не кончилъ курса, да и въ послдній классъ ему надо передержку держать. Ну, что тутъ будетъ? Ну, какъ я буду?.. И вдругъ еще посл своей смерти оставитъ записку: такъ и такъ, въ смерти моей повинна Надежда такая-то… Узнаютъ папенька съ маменькой… Бда, чистая бда… А какъ онъ вальсъ-то хорошо танцуетъ! Да и мазурку… Николай Михайлычъ конечно лучше его танцуетъ, но вдь тотъ офицеръ, у того шпоры, а изъ статскихъ никто лучше Петра Аполоныча мазурку не танцуетъ».

Наденька думала и сердце ея болзненно сжималось.

«Надо будетъ завтра рано утромъ сбгать къ нимъ на дачу, увидать его и умолять не стрляться, ршила она мысленно. Ну, что-жъ это такое? Съ чего стрляться? Вдь ежели я и выду замужъ за Ивана Артамоныча, я все-таки буду любить Петра Аполоныча. Глупый… Какъ онъ этого не понимаетъ»!

Въ сосдней комнат игроки кончили игру, расчитывались и все еще доспоривали на счетъ какого-то хода.

— Иванъ Артамонычъ! Не любители вы рдьки съ сметаной къ водк? — спрашивала мать Наденьки Ивана Артамоныча. — Надя отлично стругаетъ ее тоненькими ломоточками. Мужъ объдается этой рдькой — и вотъ потому-то я ему по ночамъ ее не даю, но сегодня такой исключительный случай, что вотъ вы въ гостяхъ у насъ…

— Рдька съ сметаной? Охотно помъ… Тмъ боле охотно; что ее будетъ приготовлять молодая хозяйка, — отвчалъ Иванъ Артамонычъ. — А гд же она, кстати?

— Надя! Гд ты? — крикнула мать.

— Я здсь. Я салатъ длаю, — откликнулась двушка изъ столовой.

— Вели, милый другъ, кухарк принести съ ледника рдьку и приготовь ее для Ивана Артамоныча съ сметаной. Много ее сть на ночь я вамъ, Иванъ Артамонычъ, не дамъ, потому мн ваше здоровье дорого, но немножко — попробуйте…

— Мы только по три, четыре ломотка… — сказалъ отецъ Наденьки.

— А теб ужъ и вовсе ничего не дамъ. Нельзя теб… Нашься и потомъ всю ночь у тебя отрыжка. Подавай теб тогда гофманскихъ капель, подавай имбирную лепешку…

— Я, мамочка, чуточку… Ежели Иванъ Артамонычъ четыре кусочка, я только два…

Иванъ Артамонычъ остановился въ дверяхъ столовой, заложилъ руки въ карманы брюкъ, раскачивалъ свое тучное тло и, умильно глядя на Наденьку, говорилъ ей:

— Наказали меня сейчасъ ваши папенька и маменька на три рубля и сорокъ пять копекъ, жестоко наказали.

— Да, да… Ужасно совстно… Какъ будто мы вотъ нарочно на ужинъ эти деньги отъ васъ выиграли, — отвчала мать Наденьки.

— Утшаю себя тмъ въ моемъ проигрыш, что буду сть приготовленіе столь прелестныхъ ручекъ, какъ ваши, Надежда Емельяновна. Говорятъ, салатъ вы приготовляете божественно.

— О, она у меня большая хозяйка. А какъ она тертый зеленый сыръ съ масломъ для бутербродовъ къ чаю приготовляетъ, такъ вс пальчики оближете! — хвалила мать Наденьку и прибавила:- Торопись, душечка, торопись, насчетъ рдьки-то… Иванъ Артамонычъ, поди, страсть какъ проголодался.

— Не скрою, — улыбнулся Иванъ Артамонычъ. — Воздухъ на дач столь расположеннаго ко мн семейства, какъ ваше, очень и очень благотворно повліялъ на мой аппетитъ.

— Такъ не хотите-ли вы, Иванъ Артамонычъ, выпить водочки не дожидаясь ужина и закусить вотъ маринованными грибками… предложила мать Наденьки.

— Да, да… И въ самомъ дл… Пожалуйте, Иванъ Артамонычъ… — подхватилъ отецъ. — Грибки отличные. Надюша сама и собирала ихъ.

— Вовсе даже не сама, отвтила Наденька. — Эти грибы мы у дворничихи купили.

— Врешь, врешь. Тутъ есть и твои грибы. Самые маленькіе это твои! Я какъ сейчасъ помню, что ты ходила гулять въ лсъ къ Катенькой Дымовой и гимназистомъ Летей и принесла ихъ. Пожалуйста не скромничай. Она вотъ все стыдится, Иванъ Артамонычъ, когда говоришь о ея любви къ хозяйству, проговорила мать.

— Зачмъ-же вы такъ, Надежда Емельяновна? Любовь къ хозяйству — вдь это ореолъ двушки. Не хорошо, не хорошо.

Иванъ Артамонычъ опять улыбнулся и погрозилъ Наденьк пальцемъ.

— Я не желаю, чтобы мн приписывали то, чего я не длала, сказала двушка. — Ну, какая я хозяйка! Я хозяйничаю только тогда, когда меня заставляютъ.