Вошли въ залу. Ходятъ по комнатамъ, здороваются съ хозяевами и называютъ знакомыхъ гостей по именамъ. Двицы шушукаются, думая нтъ-ли между ряжеными предмета, который ими интересуется.

— Ну ряженые, станцуйте. станцуйте, говоритъ хозяинъ или хозяйка.

Начинается кадриль. Несчастный нмецъ ломается, лорнируя гостей, испанецъ трясетъ перомъ на шляп; гусаръ брякаетъ шпорами и гамлетъ въ пятой фигур длаетъ соло русскимъ трепакомъ. Кончили танцовать. Ряженыхъ зовутъ въ другую комнату отдохнуть, снять маски. покурить и прохладиться, то-есть выпить хереску или мадерки.

— Кто это, вы не знаете? спрашиваютъ другъ друга гости.

— Не знаю, не знаю. Одинъ какъ-будто бы Птушковъ, — въ нашемъ ряду торгуетъ, а другихъ не знаю.

— Одного гишпанца я знаю: Петра едорова племянникъ…

— Нтъ, черный-то какъ отличился, въ присядку началъ плясать… Люблю я, кто эдакія колна откалываетъ…

Ряженые станцовали польку и прощаются.

— Что же вы такъ скоро, куда торопиться? повеселите насъ…

— Нельзя-съ, намъ нужно еще на нсколько вечеровъ хать.

Начинается прощаніе. Какой нибудь гусаръ остановится передъ хорошенькой двушкой, броситъ на нее нсколько жгучихъ взглядовъ и удетъ.

Это «онъ», думаетъ двушка и на сердц у ней сдлается весело, весело.

Иногда эти маскированія устроиваются молодыми людьми по наущенію родителей, съ цлію посмотрть невсту и житье-бытье ея семейства.

Второй день рождества. Погода прекраснйшая, восемь градусовъ морозу. У Іоанна Предтечи кончилась обдня; изъ церкви выходитъ народъ. Первыми вышли юноши, хозяйскіе сынки. Они вышли раньше для того, чтобъ полюбоваться на прекрасный полъ. Вотъ стоятъ юные апраксинцы на паперти, эфектно потряхиваютъ бобровые воротники своихъ лапчатыхъ шинелей, — замтьте, непремнно шинелей. Это принадлежность каждаго порядочнаго апраксинца — хозяйскаго сынка, который женихуется; безъ шинели на собольихъ лапкахъ онъ такъ же немыслимъ, какъ и апраксинскій женихъ безъ брильянтоваго перстня. Это аристократія Апраксина. Эти Вани и Сани очень мило танцуютъ польку и краснорчиво молчатъ въ кадриляхъ на свадьбахъ. Смотрите, какъ мило снимаютъ они свои новыя, цимермановскія и чуркинскія шляпы и кланяются проходящимъ знакомымъ: и тни нтъ того поклона, который отвшиваютъ они покупателямъ, стоя на порогахъ своихъ лавокъ.

Вотъ вышли молодые Курицыны. На самомъ шинель съ бобровымъ воротникомъ, глянцовый циммерманъ на голов и брильянтовый перстень на рук. На самой блая шляпка съ перомъ и лисій крытый гранатнымъ бархатомъ салопъ, — замтьте, непремнно гранатнымъ бархатомъ: Курицынъ ни за что бы не женился на ней, ежели бы она не принесла въ приданое салопъ, крытый бархатомъ, не смотря на то, что за ней было пять тысячь деньгами; ему раньше нравились очень многія двицы, и по деньгамъ были подходящія, да за ними были атласные салопы, а не бархатные, — ну, и расходилось дло.

Вотъ семейство Перепалова. Впереди идутъ дв дочери, — непремнно невсты въ этомъ мясод; отецъ ршилъ, что нужно отыскать жениха, а на Апраксиномъ ихъ хоть прудъ пруди. Он потупляютъ глазки и проходятъ мимо шеренги молодежи, которая пожираетъ ихъ взглядомъ. «Выгодныя невсты! Кому-то достанутся?» За двицами слдуютъ ихъ родители.

— Шаня, пойдемъ! говоритъ тятенька.

Изъ шеренги молодежи отдляется Шаня Переналовъ и примыкаетъ къ шествующимъ.

На паперти появился въ бобровой шапк и шинели на распашку, изъ-подъ которой виднются лиловые брюки, Бобовинъ, замчательный тмъ, что когда онъ жилъ у хозяина и торговалъ на отчет, то всю выручку клалъ къ себ въ карманъ и чуть не пустилъ по міру своего благодтеля. Теперь онъ иметъ дв лавки и холостъ. Прошлаго года ему предлагали невсту и десять тысячь, — показалось мало. «Людямъ даютъ и по двадцати; что-жъ, нешто мы рыломъ не вышли? Не лвой ногой носъ утираемъ!:» подумалъ онъ и сталъ ждать, не набжитъ-ли невста съ двадцатью тысячами.

Народъ ужъ почти весь вышелъ изъ церкви, ползутъ только старухи съ ридикюлями. «Не на кого смотрть», подумала шеренга молодежи и стала расходиться, а между-тмъ изъ церкви вышла аристократка Апраксина, недосягаемая богиня многихъ страждущихъ сердецъ, вдова Верхолетова. Три года какъ она вдовствуетъ, и уже получила до тридцати предложеній рукъ и сердецъ. но отказала всмъ своимъ обожателямъ; она чувствуетъ непреодолимую симпатію къ офицерамъ и ршилась до тхъ поръ вдовствовать, пока какой-нибудь владтель шпаги и эполетъ не предложитъ ей руку и сердце. Она не посмотритъ, что онъ бденъ, что у него, по выраженію апраксинцевъ. «Въ одномъ карман смеркается, въ другомъ заря занимается», и соединитъ съ нимъ свою судьбу. Быть-можетъ она и достигнетъ своей цли, тронетъ какое-нибудь сердце, бьющееся подъ военнымъ мундиромъ. Она иметъ тысячь сорокъ капиталу и лавку, въ которой торгуетъ молодецъ, — а это для любви вещь не маловажная.

Ежели, читатель, вы желаете снова увидть эти личности, съ которыми вы сейчасъ познакомились, то часа въ два пожалуйте на Невскій: он разъ пять пройдутъ по солнечной сторон; вечеромъ он будутъ въ Александринскомъ театр. Къ чести апраксинцевъ нужно сказать, что они очень любятъ театръ, а на святкахъ и на масляной такъ онъ положительно только ими и занятъ.

III

Въ столовой купца Черноносова, — того самаго Черноносова, который изъ экономіи не иметъ приказчика. а торгуетъ съ тремя мальчиками — часы пробили пять. Еще все въ дом покоится сномъ. Спитъ Черноносовъ въ спальн рядомъ съ своей третьей подругой жизни? спитъ въ кухн кухарка на остывшей плит, спятъ и мальчики въ своей конур… именно конур: пространство въ четыре квадратныхъ аршина, отгороженное отъ кухни, иначе и назвать нельзя. Въ конур этой стоитъ кровать — общее ложе трехъ мальчиковъ съ замасляннымъ тюфякомъ, ничмъ не отличающимся отъ блина гоголевскаго Петрушки, и съ тремя подушками, набитыми чмъ-то до чрезвычайности твердымъ.

Крпко спятъ мальчики и снятся имъ дивные сны, такіе сны, что хоть бы и не просыпаться, не ворочаться къ жалкой дйствительности. Снятся имъ родныя села, родныя избы, видятъ они своихъ отцовъ, матерей, знакомыя поля, лса — и все, все, что такъ дорого ихъ сердцу и отчего они такъ рано оторваны и брошены между незнакомыми людьми, отъ которыхъ они не слышатъ и ласковаго слова.

Въ самомъ дл, жалкое положеніе апраксинскаго мальчика.

Лтъ тринадцати, а иногда и раньше, научившись у мстнаго дьячка кой-какъ читать и писать, отрываются они отъ семействъ и везутся въ Петербургъ въ ученье; разумется дло не обходится безъ слезъ со стороны родителей и дтей. Привезя мальчика въ Петербургъ, отецъ или родственникъ, чтобы не продаться и не тратиться, старается какъ можно скоре отдать его въ ученье, часто даже не освдомившись о характер, честности или положеніи хозяина, которому ввряетъ своего сына или родственника въ полное распоряженіе на четыре и на пять лтъ; длаетъ ему наставленія, чтобъ онъ уважалъ, во всемъ слушался и любилъ хозяина — и узжаетъ. И вотъ мальчикъ, брошенный въ чужое семейство, привыкшій къ ласкамъ матери, поступаетъ въ полное распоряженіе хозяина. Хорошо, ежели его сразу допустятъ къ торговл; но есть такіе хозяева. которые оставляютъ новичковъ на полгода, а иногда и боле, дома, употребляя ихъ для домашнихъ работъ: нарубить дровъ, принести воды, сбгать въ лавочку, убирать комнаты, чистить посуду и сапоги, надляя ихъ за малйшую неисправность треухами, подзатыльниками, тасками, выволочками и прочими удовольствіями. Но не думайте, чтобы все это длалось хозяевами такъ: это они длаютъ по убжденію; они сами начали свое торговое поприще съ треуховъ и потому думаютъ. что безъ побоевъ мальчикъ не въ состояніи постигнуть всхъ тайнъ науки торговли. Отъ кого только не достается бдному мальчику: бьетъ хозяинъ, бьютъ приказчики, бьетъ кухарка, ругаетъ дворникъ; разв иногда хозяйка сжалится, скажетъ ласковое слово; зато какъ дорого это ласковое слово!.. Наконецъ мальчика берутъ въ лавку; но и здсь далеко до торговли: вся его обязанность состоитъ — стоять на порог, выкрикивать названіе товаровъ и даже подъ-часъ, по приказанію приказчиковъ, хватать за руки покупателей; а придетъ домой — опять тоже чищенье сапоговъ и посуды и бготня въ кабакъ тайкомъ отъ хозяина, ежели молодцамъ захочется выпить. Почитать что-нибудь, пописать, хоть бы письмо въ деревню, мальчику некогда; изъ этого и вытекаетъ ихъ безграмотность, когда они сдлаются приказчиками. Въ продолженіи пятилтняго нахожденія въ наук, они иногда ни разу не брались ни за книгу, ни за перо; очень естественно, что въ продолженіи этого времени они забудутъ вс т ограниченныя познанія въ грамотности, которыя лтъ пять тому назадъ вложилъ въ ихъ головы дьячекъ или какой-нибудь учитель изъ отставныхъ семинаристовъ.