Шевердин Михаил Иванович
Шрифт:
После такого определения доктор почувствовал удовлетворение и в душе остался собой доволен.
«Скотина! Что он тут возится с халатами, любуется, перекладывает? Чёрт, как ноют руки. Эх, скрутили! До кровоподтеков, наверно; даже саднит. Скотина! Мало убить, так хочет продлить мучения...»
Он всё стоял посреди комнаты около очага, и голова его почти касалась почерневших от копоти кривых неровных балок потолка. Ныло сердце от ожидания. А Ибрагимбек всё рассматривал халаты, заставлял Кривого раскладывать их на кровати, подносить к двери на свет, распяливать на руках. Ничем не объяснимое поведение Ибрагимбека злило доктора.
Наконец басмач приказал убрать халаты в яхтан и спросил:
— Ну! Что скажешь, урус?
— Ничего не скажу.
Изумление отразилось на лице Ибрагимбека, он поскоблил пятерней открытую, поросшую ржавой шерстью грудь и снова приказал:
— Принеси... то самое.
Кривой принёс из соседнего чулана два грубо сколоченных ларца. В них оказались деньги. Золото, серебро, пачки николаевских кредиток, бухарские большие бумажки, покрытые стрельчатым замысловатым орнаментом и красно-синими арабскими надписями.
Слюнявя пальцы, Ибрагимбек шуршал кредитками, звенел золотом и всё украдкой поглядывал на доктора.
«Богатствами хвастается, собака, экий примитив. Психология собственника-стяжателя», — думал Пётр Иванович. И вдруг чувство страха почему-то исчезло. Басмач опять засопел и важно спросил:
— Видал?.. — И добавил: — У меня ещё есть!
Он сказал это совсем как малое дитя, хвастающееся своими ашичками. Сочетание детского и звериного производило отталкивающее и страшное в одно и то же время впечатление, но доктор, отупевший от боли в руках, окончательно вышел из себя и зарычал:
— Животное ты! Развяжи мне руки!
Удивление разлилось по лицу Ибрагимбека.
— Ийе! — пробормотал он, тараща глаза. — Чего ты на меня кричишь?
Поразмыслив немного, Ибрагимбек приказал Кривому:
— Убери! — И мотнул головой на халаты и деньги. Сам он развалился поудобнее и, разглядывая из-под мохнатых бровей спеленатую арканом фигуру доктора, проворчал:
— Плохо твое дело, русский, а? Этого-того, а? А? Хе-хе. Даже тысяча дру-зей не прибавит плешивому Калю и волоска.
Очевидно, Ибрагимбек наслаждался силой. Он захихикал и, наклонившись, ткнул пальцем доктора в бок. Не дождавшись ответа, Ибрагимбек продолжал:
— Ты, урус, как тот плешивый из сказки. Теперь тысяча красных солдат — твоих друзей — не прибавят тебе и минуту жизни. А-ха-ха! О-хо-хо! Локайцы никого не боятся. На небе звёзд много, на земле локайцев много, хо, хо!
Он хохотал, держась за бока и странно подвизгивая. Наконец он успокоился и с удивлением поглядел на доктора.
— Ты чего губы надул, урус, ты понимаешь, что пришёл твой последний час? Ты почему жизни не просишь? Ты понимаешь: захочу — жизнь тебе дам. Жить-то хочется, а? Ночью коту снится бараний курдюк, а? Хо-хо!
«Нет, определенно эта скотина в добродушном настроении», — думал доктор.
— Это враги говорят, что Ибрагим плохой, что Ибрагим кровопийца, нет, Ибрагим великодушный, хо-хо!
— Ты великодушный? Кормленная мякиной кляча скакуном не бывает, юрта с глиняной крышей не бывает, — не выдержал доктор. — К чёрту, к чёрту!
Всё тело ныло, саднило от тугих верёвок, и злоба прорвалась. Пётр Иванович даже не отдавал себе отчета, что говорил, как говорил. Он бессильно опустился на кошму.
— Ишь ты какой! — удивился Ибрагимбек. — Не веришь, значит? А вот и великодушный я, — обиделся вдруг он. — Клянусь аллахом, великодушный я... Увидишь сам... Живи, вот! Этого-того.
Он даже засопел от удовольствия, но тут же опять забеспокоился.
— Почему не благодаришь? А? Гордый? О пророк! И воробей хочет, чтоб его подковали. Спеси сколько у тебя! Охо-хо!
Он принялся за чашку с кумысом. Громко чавкая, поглядывал с любопытством на лежавшего неподвижно Петра Ивановича, у которого вдруг засосало под ложечкой, так ему захотелось есть. Наконец Ибрагимбек кончил хлебать, вытер рукавом ватного халата усы, бороду,
— Вот ты табиб, значит, — проговорил он, отдуваясь. — Да? Этого-того... У меня к тебе, табиб, дело…
— Ни о каких делах, собака, я говорить с тобой не буду!
— Ийе, как кричит! — снова удивился Ибрагимбек. — Почему не будешь говорить? Заставлю!
— Раз ко мне дело, значит, я гость, а это что? — И со стоном от резкой боли доктор повернулся спиной к Ибрагимбеку.
Мысли туго ворочались в голове Ибрагимбека, он посопел с минуту и только тогда крикнул:
— Эй, Кривой!