Тем не менее даже после такого промаха Макиавелли вполне мог сохранить за собой пост в канцелярии, если бы на некоторое время затаился, но любовь к чужому вниманию одержала верх. Довольно скоро смена власти во Флоренции возмутила Юлия И, особенно когда до него дошло, что Медичи вовсе не собирались стать послушным инструментом в его руках. Понтифик хотел, чтобы кардинал Джованни де Медичи приказал войскам атаковать Альфонсо д’Эсте, но флорентийское правительство, выложившее вице-королю и другим претендентам на эту роль 150 тысяч дукатов, уже было не в состоянии заставить обнищавший город финансировать новую крупную кампанию, тем более нацеленную на Фердинанда Арагонского. Получив отказ, понтифик разразился проклятиями в адрес Медичи и взялся за подготовку реставрации прежнего режима во Флоренции. Всех членов семьи Содерини, за исключением кардинала Франческо, приговорили к ссылке в различные города, и Пьеро обосновался в Дубровнике. [62] Однако во Флоренции оставалось еще немало сторонников бывшего гонфалоньера, и Медичи не могли обуздать их силой и потому решили поднять шумиху, чтобы очернить Содерини и его власть. В это же время Макиавелли обратился к Медичи с воззванием «К паллески» (II Ricordo аг Palleschi), а в подзаголовке значилось: «Прочтите сей труд с должным вниманием».

Назидательный тон названия едва ли располагал читателей к автору, как, впрочем, и сам текст документа. Макиавелли утверждал, что хулить правление Содерини глупо и непродуктивно, поскольку все остальные режимы Флоренции разделяют его недостатки. Все, кто так рьяно критиковал бывшего гонфалоньера, о благополучии города и не помышляли, заботясь лишь о своих личных интересах. Новым правителям не стоит доверять тем, кто «ведет себя подобно потаскухам, безразличным к Медичи и ее народному объединению», пытается стать на их защиту и потому заискивает перед народом, оправдывая его сопротивление Содерини. Медичи было выгодно отсечь злоязыких клеветников от народа, дабы заставить их хранить верность государству.

Это воззвание Макиавелли было непростительной ошибкой. Он раскритиковал не только аристократов, извечно враждовавших с Содерини, но и представителей знати, которые присоединились к Медичи в последний момент. Однако именно они обеспечивали Медичи поддержку нового режима, поэтому тот не мог без них обойтись, более того, среди них отыскалось довольно много врагов Никколо. Защищая бывшего гонфалоньера, Макиавелли не только причислил себя к последователям Содерини, которых новая власть не желала подпускать к правительственным постам, но и косвенно подтвердил свое участие в политических гонениях на Медичи, длившихся четырнадцать лет. Благодаря своему вмешательству в общественную жизнь Макиавелли превратился в опасного противника, и враги потребовали его наказания. Ради спокойствия и собственной безопасности Медичи были готовы преподнести им на блюде голову Никколо. Та же участь постигла и Буонаккорси: общеизвестная дружба с секретарем также обеспечила ему ярлык политического противника.

Навсегда покидая канцелярию, Макиавелли, возможно, припомнил старый афоризм: «Всегда думай, что говоришь, и не всегда говори, что думаешь». Но применить эти мудрые слова на практике ему удастся еще очень и очень нескоро.

Post res perditas («Когда все безнадежно»). Именно так Макиавелли не раз будет называть во всех отношениях переломный период жизни, наступивший после увольнения из канцелярии. Лишившись работы, покровительства и почти всех друзей, Никколо, ненавидимый новым правительством, с тоской вспоминал былые дни, когда он пользовался властью и почетом, и неизменно всеми силами стремился вернуть утраченное. В то же время Макиавелли приходилось заботиться о семье, а доходов, ежегодно приносимых ему небольшим поместьем, едва хватало на повседневные нужды, к счастью с непредвиденными расходами, как то, например, лечение тяжкого недуга, столкнуться ему не пришлось. Будущее Никколо видел в черном свете.

Но как бы плохо ни было, худшее было еще впереди. В феврале 1513 года двое молодых людей, Пьетропаоло Босколи и Агостино Каппони, сговорились убить Джулиано де Медичи. Но один из них неосторожно обронил список людей, которых они хотели посвятить в свой замысел, и среди них оказался Никколо Макиавелли. Вскоре власти арестовали Босколи, Каппони и всех, значившихся в списке. Не застав Никколо дома, Комиссия Восьми по охране государства издала указ, согласно которому всякий, кто знал о местонахождении Макиавелли, обязан был в течение часа сообщить властям под угрозой ссылки или конфискации имущества. Никколо пришел сам, и подобно другим подозреваемым, его несколько раз (четыре, хотя позже он утверждал, что шесть) подвергали пыткам на дыбе (strappado), выбивая из него признание. [64]

Однако никаких связей Макиавелли с заговорщиками из списка обнаружить не удалось, кроме разве что дружбы с Никколо Валори и Джованни Фольчи и знакомства с Босколи. Фольчи сказал, что во время бесед с Макиавелли того гораздо больше интересовали «войны, нежели город». То, что Никколо больше внимания уделял внешней политике, чем внутренней, свидетельствует о том, что он все еще лелеял надежду вернуться в канцелярию. Но власти на всякий случай решили заточить Макиавелли в тюрьму, пока не решат его дальнейшую судьбу.

Заговор задумали два интеллектуала, начитавшиеся трудов по античной истории и вообразившие себя Брутами. Власти, вовремя разгадав их планы, решили устроить показательный суд над ними. Босколи и Каппони приговорили к смертной казни через обезглавливание, Валори и Фольчи — к двум годам заключения в Вольтерре, а всех остальных — к различным срокам тюремного заключения во флорентийских владениях. Ночью ожидавший своей участи Макиавелли услышал траурные литании «черных», [65] которые сопровождали двоих смертников на казнь. Все тело Никколо изнывало от боли. Он лежал со связанными ногами в зловонной камере, по стенам которой ползали вши, и его флорентийский характер не выдержал. Именно там Никколо и сочинил сонет для Джулиано де Медичи, содержавший эти пронзительные строки: «Теперь сквозь утра светлого дремоту,/ и это всех сильней меня терзает,/ мне всякий раз ужасный мнится голос / «Настал твой час», — он говорит и тает».