Бригаденфюрер жестами объяснял Саакашвили, что после получения сигнала он должен начать движение, развернуться и гнать прямо на орудие.

Кос безразлично смотрел на все происходящее вокруг, словно лично его это не касалось, пока вдруг не вспомнил, что ведь он — командир экипажа. Механик и Томаш стоят рядом с ним, а Густлик… Где Густлик?

Прикрывая лицо ладонями, из-за танка показался Елень. За ним появился немецкий капитан, тот самый, который предложил, чтобы весь экипаж поехал в танке в полном составе. Офицер подскочил к Густлику и ударил его по лицу, потом в живот. Силезец согнулся, упав на колени, затем с трудом поднялся.

— Что случилось? — крикнул эсэсовец, вставая в машине.

— У этой собаки патроны были в кармане… — Капитан одернул мундир, стряхнул с лацканов следы пыли и вытащил из кармана шесть автоматных патронов.

— Ах вот как?! — удивился эсэсовец. — У каждой игры есть свои правила, которые нельзя нарушать, — со злорадством поучал он, обращаясь к тяжело дышащему Еленю.

Заработал мотор, и штабная машина двинулась в сторону орудий. Экипаж, теперь уже в полном составе, стоял около танка. Его охраняли солдаты с автоматами.

Черешняк приложил ладонь к распухшему глазу и что-то тихо прошептал. Саакашвили вытер мокрый лоб. Кос не мог подавить дрожь.

— Крепко тебе досталось? — шепотом спросил он Густлика.

— Да, крепко, — тяжело дыша, ответил Елень.

— У тебя были патроны в кармане?

— Нет. Это он сам мне их всунул.

— Сволочь!

— Не совсем.

— Почему?

Со стороны орудий поднялась в воздух ракета.

— Вперед! — приказал немецкий часовой.

На секунду все застыли как парализованные, а потом Кос более высоким, чем обычно, голосом скомандовал:

— По местам!

Натренированными движениями они быстро взобрались на броню, скользнули внутрь танка, который был для них домом, а сегодня должен был стать их братской могилой. Кос отклеил фотографию первого командира танка, снял оба его ордена и спрятал их в нагрудный карман.

Саакашвили пропустил вперед Томаша, сел на свое место, но не прикасался к рычагам, не ставил ноги на педали. Сцепив пальцы, он пытался остановить дрожание рук. Над открытым люком стоял часовой с направленным на него автоматом.

Григорий подумал, что было бы проще рвануться вперед, заставить часового выстрелить: пусть сразу, поскорее всему конец. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть черного отверстия ствола автомата, сделал глубокий вдох и почувствовал признаки приближающейся грозы.

Как только верхние люки захлопнулись, в танке стадо темно: глаза еще не отвыкли от солнечного света.

— Ребята! — позвал Густлик, приседая за спиной Григория. — Прежде чем я по морде получил, капитан сказал, чтобы мы не поворачивали под стволы пушек, а вели танк прямо к терновнику, а там дорога по выемке ведет к лесу…

— Как он это тебе объяснил? — быстро спросил Кос.

— По-польски.

— Все равно догонят, — вставил Томаш.

— Но у нас есть возможность, Григорий, слышишь?

По лицу механика, который как завороженный смотрел на ствол автомата, катились крупные капли пота. Нервно дергались мышцы на скулах, зубы выбивали дробь.

— Гжесь, слышишь? — еще раз повторил за его спиной Кос и приказал: — Ложимся на дно, не упускать же такую возможность!

Саакашвили слегка кивнул головой, показывая тем самым, что все понял. Он вздохнул, облизал высохшие губы и взялся за рычаги. Потом потянулся влево, к кнопке стартера, нажал на нее и при этом случайно коснулся острия сабли. Сабля зазвенела. Он отдернул руку. Звон стих.

Он снова протянул руку и взялся за рычаг. До его слуха донеслись знакомые мелодии, затем они ослабли и вновь зазвучали, но уже яснее. Прикрыв глаза, чтобы свет радужными лучами проникал под веки, он прислушался.

Слов он еще не понимал. Это мог быть и Амиран Даресданидзе, созывающий танковый экипаж, и Георгий Саакадзе, призывающий восставших бороться против сафавидских захватчиков. Но призыв звучал, он был обращен к нему, Саакашвили.

Горное эхо неслось по зарослям терпкого кизила, над фиолетовыми лучами пахучей травы реханди, парило над виноградниками. Все сильнее звучал ритм песни, все настойчивее уносил ее вверх, и вдруг Саакашвили понял, что это Дедамитца — мать-земля благословляет идущих в бой грузин. Он глубоко вздохнул и неожиданно для себя, для экипажа и для часового запел сильным чистым голосом:

— Картвело тхели хмалс икар…

Часовой, не совсем понимая, что нужно делать, поднял выше автомат, а в это время со стороны орудий взметнулись вверх две ракеты и засветились на потемневшем небе. Он решил не делать шума и, забросив автомат за спину, процедил:

— Ну, давай вперед, поющий смертник… — И, как бы уступая танку дорогу, спокойно отошел к стоящему в укрытии грузовику.

Засвистел сжатый воздух, заработал двигатель, набирая обороты, и одновременно яснее зазвучали в ушах грузина голоса, сливающиеся в песню. Глухой бас двигателя усилил мелодию, перешел на высокие обороты и рванул танк с места.