— Согласитесь, капитан, что даже несколько сотен снарядов нового образца облегчили бы нашим войскам выполнение приказа фюрера, — вставил конструктор.

— В этом приказе говорится: «Потерять время — значит потерять все», — сказал офицер. — Реорганизация предприятия сократит выпуск продукции, поэтому никто из нас не должен поступать необдуманно. Мне бы хотелось, герр бригаденфюрер, посмотреть, как эти снаряды поражают движущиеся цели. Подкалиберные рикошетируют больше, чем обычные. А как поведут себя кумулятивные? Не знаю, может ли эта прожигающая броню струя…

— Я понимаю, — оборвал эсэсовец, — но чрезмерная осторожность похоронила уже многие акции абвера.

— Так же как и поспешность, которая часто не давала возможности другому ведомству…

— Хватит, — оборвал его бригаденфюрер и крикнул: — Шарфюрер Верт! Затребуйте сюда исправный Т—34 из какой-нибудь дивизии. Со всеми потрохами, чтоб ничего не успели растащить, — объяснил он адъютанту, который вырос как из-под земли.

Адъютант выслушал приказ, щелкнул каблуками и, не говоря ни слова, удалился.

— Господа! Прошу к обеду!

— С удовольствием, — обрадовался конструктор и первым протиснулся в узкую щель, ведущую из бункера.

Капитан слегка коснулся рукой плеча эсэсовца и тихо спросил:

— Что нового в положении на Одере?

— Дела не так уж плохи, Клосс, — ответил тот. — Бои идут на первой и второй позициях. Третьей им не прорвать без ввода танковых соединений.

— Прямо против Берлина…

— Они увязнут на Зееловских высотах и на Альте-Одер, — заверил бригаденфюрер, подталкивая капитана к выходу. — Русские или поляки могут защищать свой дом с упорством цепной собаки, но у них в груди совсем не рыцарские сердца, которые вели далеко на восток отряды Вихмана, Альбрехта Медведя и Генриха Льва.

Обед был скромен. В пустующей комнате, недалеко от укрепленной батареи, за столом, обитым клеенкой, гости ели жареное мясо на жестяных тарелках. В спиртном недостатка не было: бутылки привезли с собой. Подвыпивший конструктор теперь громче, чем хотелось слушавшим, объяснял преимущество своих снарядов:

— Вращательное движение, вызванное нарезным стволом, в значительной мере уменьшало пробивную силу кумулятивного снаряда, уменьшая скорость струи газа с десяти километров в секунду до величины… Невращающийся снаряд стабилизируется вращающимся пояском на неподвижном корпусе…

— Конструктивные особенности являются государственной тайной, — холодно заметил Клосс.

— Ты прав, Ганс, — согласился инженер. Он допил свою рюмку, налил следующую и поднялся с места, побледневший от обильной пищи и большого количества выпитого вина.

— Вы знаете, как называется наше самое мощное чудо-оружие? Наш чудо-фюрер. — Он чокнулся с сидевшим напротив эсэсовцем.

Оба военных едва коснулись губами своих рюмок. Не время было для хвалебных речей. Возвеличивание фюрера до гения звучало как должное там, в Варшаве, в Париже или под Москвой, но здесь, в Кандлице, почти на подступах к Берлину…

Шарфюрер Верт незаметно вошел, наклонился над ухом своего начальника и о чем-то вполголоса доложил.

— И все они здесь? — спросил начальник.

— Так точно, герр бригаденфюрер, — ответил адъютант.

— Господа, — с улыбкой начал эсэсовец, — у меня для вас есть приятная неожиданность: перед нашими пушками стоит не только исправный Т—34 с нестандартной пушкой, но и весь его экипаж. Танк был захвачен сегодня утром у Одера.

— Экипаж? — удивился конструктор.

— Да. Я приказал, чтобы танк был со всем оборудованием, чтобы ничего не демонтировали, а они прислали со всем экипажем, — смеялся он, вставая из-за стола.

— За работу, господа!

Набросив плащи на плечи, они вышли. Слева под весенним солнцем поблескивал бункер с узкими темными щелями. Справа от него, в неглубоких окопах, зеленели на позиции два противотанковых орудия. Около них стояли навытяжку артиллеристы и отслуживший свое, с протезом вместо ноги, офицер, руководивший опытными стрельбами.

И тут же стоял покрытый пылью танк с надписью на броне — «Рыжий» и его экипаж, без головных уборов и ремней, в обмундировании, которое свидетельствовало о недавнем бое. У рядового под глазом был огромный синяк, а на щеке брюнета, кожаная замасленная куртка которого выдавала механика, кровоточила рана.

— О, да это же поляки, — удивился бригаденфюрер.

Тень пробежала по лицу капитана, дрогнули мускулы на щеках. Он окинул взглядом лица солдат и спокойно сказал:

— Никакой разницы, это такой же танк, как и остальные.

— Храбрые поляки под Берлином, — удивлялся эсэсовец, рассматривая пленных. — Немыслимо. Какая-то чепуха.

Он замолчал, прошел еще два раза вдоль короткой шеренги, взвешивая решение, и приказал:

— Боеприпасы из танка выбросить, все до единого снаряда и патрона. Где ремни и головные уборы? Верните их. Я хочу с ними поговорить как с солдатами…