Никогда еще Феликсу не приходилось испытывать столь полное чувство свободы, как в эти апрельские дни anno 1574, когда он в одиночестве плыл по Маасу, отдаляясь от валлонских земель, все ближе и ближе к дому. Речные земли в восточных провинциях Нижних Земель изобиловали лесами, в которых можно было охотиться, деревнями, в которых за медный крейцер можно было купить целый круг свежевыпеченного хлеба, а, если Феликс забрасывал удочку, нацепив на крючок хлебный мякиш, на эту наживку ловились плотвички, лещики и уклейки, составлявшие приятную добавку к рациону метаморфа.

Несколько раз Феликс, приближаясь к берегу, заговаривал с игравшими детьми, с женщинами, устраивавшими весеннюю стирку на мостках, и с рыбаками, промышлявшими на Маасе. Люди здесь изъяснялись уже не по-французски, как в Льеже, а на его родном языке. Феликс представлялся то купеческим приказчиком, то маастрихтским торговцем лошадьми, то виноделом из Франции, а, завидев однажды красивую темноволосую девушку, занятую стиркой, он сочинил целый рассказ о том, что является отпрыском знатного рода, чью любимую украл злой герцог. Простодушная селянка поверила выдумщику и даже всплакнула, под конец, пожелав ему удачи в поисках возлюбленной.

Однако, весенняя погода в Нижних Землях переменчива, и вскоре начались частые дожди, превращавшие путешествие Феликса в не такое уж приятное занятие. Если не дождь, то утренние и вечерние туманы то и дело затягивали Маас, и Феликс каждый раз начинал волноваться, не видя берегов. В таком состоянии он вдруг замечал перемены в своем облике, вроде белых кошачьих усов над губами, или фрагментов пятнистой шерсти на руке. Сохраненные материнские амулеты в виде двух игральных костей неизменно помогали вернуть Человеческий облик, но беспокойство в тумане, когда полностью исчезали берега, было таким сильным, что Феликс предпочитал уткнуть нос лодки в какую-нибудь сушу и, завернувшись в плащ, спать, пока туман не рассеется.

Однажды он устроил себе такую передышку на крошечном островке посредине Мааса, как вдруг проснулся от странных голосов и звуков, настойчиво рвавшихся к нему сквозь туман. Вроде бы множество людей, как потерянные души, взывали к нему de profundis, [18] и Феликс, не зная, что думать, сжал в ладони кубики, гранитный и мраморный. Звуки, однако, не исчезали, а вскоре чуткое ухо метаморфа различило отдельные человеческие голоса, конское ржание, лязганье железа. С удивлением Феликс разобрал, что слова и фразы, доносившиеся с восточного берега — немецкие. Не иначе как волей Провидения, по берегу реки, в середине которой он оставался никому не видимым со своей лодчонкой, двигалась армия реформатов. Возможно, те самые ландскнехты, которых он заметил у монастыря в Ольне, следовали все это время по его пятам. Феликс увидел, что туман в свете зарождающегося дня становится все реже, второпях столкнул свою лодку в Маас и принялся яростно грести по течению, надеясь скрыться из видимости к моменту, когда туман рассеется. Он так увлекся греблей, что увидел препятствие перед носом лодки, когда избежать его уже не представлялось возможным — Феликсу оставалось лишь попробовать развернуться после удара, но ему не дали этого сделать: сразу два аркебузира направили на него стволы.

Феликс не успел даже испугаться — так быстро все произошло. Только что он был самым свободным существом на свете, и вдруг он в плену, и к нему обращаются на испанском языке. Почему вдруг испанский? Феликса вели куда-то, грубо толкали прикладами, дергали за плечи, подсказывая направление, а он все переживал, что королевские солдаты разлучили его с ремнем и плащом, разули и сорвали довольно новый вамс, в котором он чувствовал себя путешествующим дворянином. Оставили только короткие штаны с буфами, в потайном кармане которых Феликс хранил кубики-амулеты, серые чулки тонкой шерсти, за время путешествия успевшие в паре мест протереться, да белую сорочку.

Дальше от реки тумана и вовсе не стало — Феликса привели к шатру, над которым висело белое знамя с пылающим бургундским крестом, то самое, которое не сулило ничего дурного, когда ван Бролин был в послушнической рясе. Из шатра вышли трое испанцев, по чванливому виду которых можно было сделать вывод, что это высокие офицеры. Надетые на испанцах сверкающие кирасы могли бы сказать сведущему в военном деле человеку, что армия католического короля готовится к сражению, но тринадцатилетнему Феликсу было не до этого. Старший из тех, кто вел его, доложил офицерам о пленении подозрительного юноши на лодке. Когда пожилой низкорослый испанец с вдавленной переносицей спросил его о чем-то, Феликс решил отвечать по-французски:

— Я случайно оказался здесь, ваше сиятельство, при мне даже оружия не было. Я плыл на лодке домой, когда меня схватили.

— Esto solamente el ninjo, [19] — сказал один из офицеров, но Феликс не понял, что это означает, он стоял и ждал с покорным видом решения собственной судьбы.

— Es al espia del baron de Shevrot, [20] — произнес вдавленный нос, и тут уже до Феликса дошло, что его пытаются обвинить в шпионаже.

— Soy no al espia! [21] — вскричал он, и, перейдя на французский, потому что испанских слов было в его запасе прискорбно мало, Феликс поведал, что он не знает никакого барона де Шевро, никогда не служил ни в какой армии, не участвовал в боевых действиях, что ему всего 12 лет, и он плыл по реке в Ниймеген, когда вдруг наткнулся на понтонный мост из лодок, наведенный испанцами через Маас.

— SabИis que el regimiento francИs de Shevrot se ha juntado al ejИrcito de los rebeldes. Es un de los hugonotes malditos. Lo cuelguen en aquel Аrbol, [22] — Санчо д'Авила, человек, арестовавший графа Эгмонта и сопровождавший его на эшафот, верный пес герцога Альбы, начинавший в должности телохранителя, но с тех пор командовавший отрядами, полками, армиями и флотами Испании, одним жестом распорядился судьбой случайного мальчишки, но тут вмешался другой офицер с длинными каштановыми волосами и глазами цвета меда. Он сказал, что французский у мальчишки выдает его происхождение из Фландрии, а Феликс только сейчас вспомнил о том, что знает латынь.