— Да ну? Эт, что ж, за тем сюда тыщу поприщ и пёр? Чтоб вот это вот сказать, да? Велика честь, ой, велика! — восхищается Барабоша. — Токмо мы люди маленькие, неименитые, без кола, без двора, без роду-племени. И сделали-то всего четверть поприща, да скажем на вашу тыщу: валите-ка вы к этакой праматери через всех ваших сарацинских бесов да скрозь пупок Шайтана впридачу!

— За дерзость втройне ответите! Сдайтесь на милость князя, покуда время есть. — Из последних сил увещевает, становясь маковым, Телесуфа.

— Да? Есть ещё время? — в голосе атамана прямо-таки апостольское смирение. — Эк, милостивец! Ну, слава всевышнему! А не сдадимся, тогда что?

— Спалим кош, всех в полон возьмём, есаулов и атаманов на кол. — Без особого подъема грозит дворник-толмач. Он понял, что вся сия брехня — пустое. Казаки просто балуют.

— Слыхали, казаки-атаманы, какую лопух червивый долю нам пророчит? — Барабоша делает поворот к бортным воям. — Что ответим, князьим мурузам грязьим Убрусам?

Громоподобный гогот явил Урусу, Телесуфе и всем их приспешникам столько личных пожеланий, да с такими увлекательными подробностями и приключениями, да так образно и ярко, что Телесуфа враз окривел и сам превратился в кол. Челюсть его сорвало, как свинцовое черпало.

Урус, похоже, тоже догадался о смысле пожеланий. Но не дословно, ибо всё-таки устоял. Топнув ногой, повернулся к своим. Но тут вновь, уже густо, зарокотал Барабоша:

— А теперь, по дедовскому правилу, окажем почесть заштанному хану Урусу и всей его блошиной рати. Аль мы не русские люди? — по манию атамана казаки в рост вывернулись задом к незваным гостям, совсем уж непристойно изогнулись и плюнули промеж ног в их сторону.

Урусу не понадобился перевод. Как стоял, так и ороговел от неслыханного поношения. А ему бы не теряться — отмашку дать лучникам. Ибо не успели ногаи опомниться от непотребства, а станичники, высунули между ног ружья и по второму разу плюнули. Уже свинцовой слюнкой… Отставив, залегли вдоль бортов и пустили в ход заряженные. Так без перерыва — пять или шесть залпов. Ногаям уж было не до счёта: обезумели. Разве что после второго залпа посыпались они на землю, сбиваясь, карабкаясь, топя раненых и оскользнувшихся.

К превеликой досаде орды, её властелин испуганно закрыл уши, зажмурился и, прячась от свинцовых харчков, грузным хурджином брякнулся на грязную, взборонённую подошвами и копытами землю. Лишь в ответ на четвёртый пороховой разряд из-за кибиток и деревьев полетели беспорядочные стрелы. Но пищальникам за бортами — ништо. Довершив показательный отстрел, они выставили щитки вдобавок, да с нарочитой ленцою погребли восвояси…

Посередь содомской сутолоки ближние мирзы волокли под локотки бледного, блюющего не то с перепуга, не то с ярости Уруса. Убитых насчитали шестнадцать: из них семеро затоптаны своими же, восемь полегли от пуль, а один старый молла отдал душу от грома никогда не слышанной пальбы.

— Если и этим обедом не насытился князь, я сильно ошибался, не отказав ему в разуме, — сказал Хлопов.

— Да. Но тут есть и обратный бок. Как не страшно Урусу, теперь для него извести городок — дело чести, да и мести, — поделился Бердыш. — Молю бога, чтоб старого пахучку на ужин так же угостили. Коль подпалят ему пятки в малой разбойной норке, глядишь, и прикинет: мне ль, мешку трухлявому, соваться под царские пушки на государевых крепостях?

— Ух, какой ты умный! — посол восторженно и униженно набил поклонов «проницательному» Степану, после чего прибавил. — А еще надо молить бога, чтоб нас миловал.

Не успел докончить, как в кибитку ворвался зелёный лбом и синий в подглазии Телесуфа.

— Бердыш! — затрещал сварливо, как баба. — Сейчас все войско верхами, плотами, бродами переправит Яик, — от волнения он худо изъяснялся на русском. — Ты пойдешь первяком. Глянем: чей ты? — тут он прибормотнул что-то по своему, и послу. — Переведи.

— Телесуфа молвит: посмотрим, кто тебя первым на тот свет спроворит? — сказал Иван.

Степан благодарственно мотнул чубом. Телесуфа фыркнул и — вон!

— Глядишь, и я кого туда же спровадить успею, — усмехнулся Бердыш, хотя всё это, по чести, было не смешно.

И вообще, что ни говори, а смело: в сумеречную пору брать реку, славящуюся своим коварством. Впрочем, ранее ногаи из северных улусов хозяйничали на здешних землях. Сыскались, видать, знатоки стремнин и бродов…

Не всё сожралось мраком, а уж орда шестью «конечностями» сунулась в омут. Большая часть войска погрузилась на плоты, ещё одна поплыла верхами, держась обочь плотов.