Потом наступала последняя ночь перед отправлением обратно, и легионеры отрывались на полную катушку и в тавернах, громя всё, что под руку попалось, ибо были пьяны дозела, и третируя путан в лупанариях, набивая им размалёванные рожи. Наутро когорта отправлялась обратно в заточение, а навстречу им шёл полк везунчиков.

Часто между двумя полками на дороге завязывалась драка, но их разнимали ударами хлыста по лицу опытные военачальники.

Лица практически всех легионеров - «крепостников» были в той или иной степени изуродованы шрамами от этих ударов, но, как было известно даже в эти времена, шрамы только украшают мужчину. А вдруг они появились от ударов мечей, копий и стрел варваров, а не получены в похмельной драке с другими солдатами Божественного Кесаря? Сладким путаночкам очень нравились мужчины с боевыми шрамами на лице - вроде, как ебёшься с героем, а не с простой солдатнёй.

Потомственных всадников, за исключением уже ко всему привыкших военачальников низкого пошиба, никогда не ссылали в крепости, поэтому Квотриус спокойно жил в доме отца, пользуясь привилегией наследственного всадника, а, главное, сына крупного военачальника, удостоившегося за подчинение народца уэсх`ке, сиречь уэсге в произношении ромеев, получить золотую фибулу и палудаментума от самого Божественного Кесаря, обитавшего уже не в Риме, а в Медиалануме* * * .

Почему за покорение какого-то варварского маленького народца, да на Альбионе островном, Малефиций удостоился чести таковой? Да просто потому, что победы над варварами, хоть и малочисленными - это победы императорской власти. О народце уэсге узнал весь двор Императора, находящийся в это время в новой, не столь часто атакуемой полчищами варваров, как Рим, столице Медиалануме - Среднем Граде.

И все придворные борзописцы тотчас начали сочинять оды Божественному Императору Себастиану Цезарю Августу, как победителю орд варваров на таком далёком Альбионе, но у него дотягиваются руки и в такую даль светлую, и его легионы даруют Императору новых данников. В общем, разгорелась из трагедии маленького народца огромная болтовня и воистину мерзкая шумиха.

Вот посему, живя, как будущий Господин дома со всем причитающимся ему от всех домочадцев, кроме никогда не сдававшейся Вероники Гонории, уважением, полукровка и не знал, что и как должно располагаться в крепости изнутри.

Пускай Северус тоже займётся Хогвартесом, его начинкой.

О Гарольдусе думать не хотелось вовсе, но мысли о его бесстыжих глазах неправильного цвета травы, заглянувшие под полог в один из самых сокровенных моментов его, Квотриуса, близости с братом, приходили непрошенными.

Горделивый полукровка, находясь снаружи кольца стен, продуваемый насквозь ветром восточным, мокрым, несущим хлопья снега, такие, что плащ давно промок вместе с мехом, вывернутым наизнанку, практически беспрестанно думал о бесцеремонности «драгоценного гостя» Северуса.

* * *

* Евангелие от Матфея, 5:39.

* * Один дюйм равен двум целым пятидесяти четырём сотым сантиметра.

* * * Современный Милан.

Глава 75. ПИчальная…

– Верно, сие есть рабская привычка - подглядывать за Господами. Помню же я, как кухонные рабы растрезвонили всем рабам и даже рабыням, отчего мать моя скончалась, о том, что видели они меня с Северусом в весьма однозначной позиции ночию на грязной кухне. Ласкал я пенис его тогда ртом, и уже почти завершена была ласка наша - тот её этап - когда, прийди они минутой позже, то не увидели бы ничего.

– А как злословили они меня, бывшего уродом страшным, с мертвецом обликом схожим! Боялся я пройти лишний раз мимо камор рабских, дабы не быть осмеянным. Не только Вероника Гонория поносила меня словесами браными, но и высокорожденный отец мой не пришёл ни разу проведать меня в добровольном заключении моём. Лишь брат мой старший пришёл, я же на него Распятие наложил, как на любого, кто из нижайшего происхождения рабов посмел бы сунуться в опочивальню мою.

– И всё неладно стало у нас с Северусом - рваные сношения, ни ему, ни мне не приносящие удовольствия большого, Гарольдус, спящий, по словам Северуса, лишь в ногах у него. Да, скорее всего, правда сие. Не пристало тогда Северусу, возлюбленному северному ветру моему, разглашать тайну невинности Гарольдуса Поттера мне. И, да, был он и вправду невинен, как честная девица.

– Но отношения их греховные поистине складывались чуть ли не на глазах моих - едва ли первый поцелуй… лишь при мне, недостойном, выпрошенный гостем у Господина моего, после которого утащил я, ревнивец, брата своего в опочивальню свою, а сколько поцелуев было до… того меж ними, и была любовь наша не сразу, ибо поругались мы сперва, лишь после Северус помирился со мною и сблизился.

– О, та любовь! Насколько прекрасной, всеоблемлющей, пронизывающей все фибры души была страсть та! Умирать стану, но забыть её не в силах буду, равно, как и любови нашей пред отправлением в поход, когда взлетел я впервые из-за умелости Северуса моего, цветка Сола, необычайной, невероятной в самые Эмпиреи!

Но что это я всё о любовях наших с Северусом, основой основ моих. Словно бы подвожу итог некий, свожу счёт всех любовей - и несчастливых, и прекрасных, в единую, бесконечную, разделённую, одну на двоих. Но… Такова ли она сейчас еси?..

– Надобно внимательнее смотреть, как кладу валуны я. Будь внимательнее, Квотриус! Вон тот валун чуть не сорвался было с места своего, на кое положил ты его. Уже теряешь силы ты, остановись. С утра, как раб на пашне Господской… Но и рабам дают, хоть коротко во время сева, но поспать, да кормят их преотменно.