Глава 42.

– Curiem astrae!

И Северус простёр руки над лежащим неподвижно и отдыхающим Квотриусом.

– Зачем сие, о Северус, окутавшийся в неведомую парчу, теперь уж златотканую, тяжёлую? Где же лёгкость твоя, о северный мой ветер?

– Дабы излечить ссадины твои, о Квотриус родной мой, я бы и в домотканое сукно завернулся.

Северус пошутил потому, что не понял, о какой-такой парче заговорил измождённый его ласками Квотриус. Снейп знал, что соития были тяжелы для брата, а потому и померещиться могло тому всё, что угодно, даже невидимая и неосязаемая им, Севом, некая «парча».

– Не желаю я, дабы оставались следы от повреждений на теле твоём долгое время!

От того-то и применил заклинание Звёздное. Они, звёзды, излечивают уж тебя, коли ещё не излечили. Они, звёзды, соделывают сие мощью своей, лишь за несколько мгновений. И не мучительны мгновения сии, только лишь вельми чувствительный человек, а скорее, волшебник, может ощутить действие целебное на раны свои, да и то, должны раны сии быть глубоки и серьёзны.

– Да, не чувствую я ничего, однако ссадина на лбу моём исчезла. Остались только руки.

– И их подлечит с мгновенья на мгновенье заклинание сие.

– Прошу, о Северус мой, душа моя раскрытая, словно свиток, но живая, всё чувствующая, научи меня заклинанию сему.

– В этом нет нужды, о Квотриус мой, сердце моё, коим одарил тебя я. Ты, как маг Стихий, можешь добиться и большего, лишь призвав Их на службу себе. Но так и быть - вот пасс, сиречь движенье… О, боги, Мерлин! Где же моя волшебная палочка?!

– Неужли оставил я её у Гарольдуса, и мне возвращаться… туда, в его опочивальню? Как не хотел бы оказаться я там сейчас!

– Волноваться нет нужды, Северус, северный ветер мой, то обуреваемый жаждой познать гостя своего, доставив тем неимоверную боль мне, нет, я не о костяшках пальцев, это пустяки, а о душевной муке той, кою испытывал я, когда был ты с… ним, то не желающий видеть даже Гарольдуса своего. Ужели, познав его, откажешься от него ты? Ведь нечестно сие, о Северус, ветер переменчивый, но, всё же, северный.

– Как познал ты меня полгода тому, без любови, но лишь с вожделением низменным, тако и сейчас познал ты Гарольдуса, лишь распалённый охотой лишить невинности его. После же охладел ты вдруг к нему. Как изволишь ты понимать действия твои, да даже намерения бесчестные твои терпеть?

– Говорил же я в начале самом, у подножия лестницы, что надобно нам взять с собою в поход дальний и Гарольдуса. Не то, чтобы не любил его вовсе я, но скучен он, как и полагается истинному англу.

– В крови же моей играет такая страсть, что лишь соитиями несколькими возможно насытить её и обуздать. Произошло так не сразу, но лишь спустя примерно месяц нашей жизни «совместной», в походе дальнем. Там лишь осознал я, что не хватает мне соития единого за ночь, а нужно больше.

Но тогда… Тогда толком и не до любови было.

– Война, гибель десятков людей, кровавое месиво, обращение в рабство свободных х`васынскх`, постоянное насилие, всё это было противно мне и не содействовало чувствам нежным.

Потом Гарольдус в шатре нашем, твоя тяжёлая рана с… такими последствиями, о коих и вспоминать не хочется…

– Ты о «зерцале» своенравном? О превращении облика моего? О разладе меж нами, происшедшем из-за гордыни моей, коя проявилась на пути обратном? О сих неловкостях говоришь ты, о Северус мой, столь младой?

– Да, обо всём этом тоже, но, главное, это - насилие, чинимое нами и остальными легионерами. Особенно ими. А вспомни, как мы прогоняли их от жертв надругательств и насилия! Вот это было замечательно!

А… почему назвал ты меня «младым», о Квотриус мой, отрада души моей, орхидея моя, коя оказалась прекраснее, нежели все диковинные цветы уходящей невинности, кои незримо усеяли опочивальню Гарольдуса, после того, как познал я его?

– Просто помолодел ты снова. Сейчас тебе едва лишь семнадцать дашь.

– Так мало? Подумай лишь, мой Квотриус многомудрый, каково будет мне вернуться в свои сорок четыре, не буду боле скрывать свой возраст истинный. Уж в первый день нон януариуса исполнилось мне столько. Какова же будет горечь моя и чёрная меланхолия, когда вновь, второй уж раз в жизни, придётся мне потерять младость первую, настолько приятную, что и слов у меня нет!

– А разве младостей бывает боле, нежели одна?

– Бывает, о серце моё, расцветшее в ладонях твоих цветком прекрасным Сола самого. Бывает молодости две у магов. Одна - тогда же, когда и у магглов, а вторая - лет с сорока и до пятидесяти. В возраст же маги входят лишь лет в семьдесят. Так что, приготовься, тебя ждёт двухвековая жизнь.