– О, как много сие! Зачем мне столько жить без тебя?!

– Вот увидишь, как только мы с Гарольдусом… покинем время сие, тотчас отдаст Адриану пышнотелую, младую высокорожденный отец наш за тебя. Она же тоже ведьма, так и проживёшь ты с нею две сотни лет. Поверь, не будет тебе скучно с этой женщиной! Она же пылкая таковая!

– Но не люблю я супругу твою вовсе, о Северус, мой щедрый, плотию супруги своей даже желающий поделиться с братом своим!
– в гневе воскликнул Квотриус.
– Как негоже всё то, что рассказал ты мне. Как же негоже! Кажется мне, похожа Адриана Ферликция на животное некое, грязное и толстое, с пятачком вместо носа, виденное в детстве мною. И пылкость её тоже животная. Рассказывал же ты сам о соитиях, к коим принудила тебя колдунья злая. А так не хочется сношаться с нею под повелеванием!

– Зачинать детей нелюбимых и прочая.

Удивляюсь я даже поистине стоической выдержке твоей, в ночь каждую спящего рядом со страхолюдиною таковою. И отговорю высокорожденного отца нашего я, дабы осталась Адриана вдовою и вышла б замуж за подобающего ей по высокому происхождению человека обычного.

– Вот пусть ему и повелевает. Я же и под угрозой изгнания из дома твоего, о Северус, преизрядно жалящий словесами своими, как и подобает ветру северному, могучему, такому, каков ты есть, не войду к Адриане Ферликции, как супруг. Неприятна она мне весьма.

– Но ведь по нраву была тебе она в ночь мою первую с нею. Если бы не Сонное зелье, поял бы ты её, и зачала бы она от тебя, не от меня.

– И спас бы ты меня тогда, избавив от закольцовывания времени, ибо родится от меня, потомка, предок мой и, возможно, нет мне уж пути во время «своё».

– Нет, не было такового наваждения злостного у меня по отношению к младой супруге твоей в ночь ту, и поплатился за него я лишь за взор мой изучающий сполна, чуть было не отправившись в Посмертие печальное.

– Но да не будет боле женщин в жизни нашей, равно, как и мужчин иных!
– как-то излишне торжествующе произнёс младший брат - Так и будем жить вместе, о мой пылкий возлюбленный брат! Проживём всё оставшееся до двух сотен лет время, любя друг друга. Покуда будут силы - любить будем плотски, когда же они исчезнут во старости лет, духовно лишь и поцелуями обмениваясь.

Глава 43.

– Но не моё это время, Квотриус! Привык я к обществу лишь только свободных людей. Нет среди нас рабства, как такового!

Прости, прости, сказал я лишнее, молю, забудь, о Квотриу-ус…

– Не моли, не умоляй меня, о Северус непостоянный мой, как северный ветер разносильный, то злоречивый, то вдруг мягкий и вежественный. Не сказал ты ничего такового, что бы удивило сверх меры меня.

– Уж давно, с началом зимы, когда принялся ты лечить зелиями и отварами на твоими стараниями умягчённой жгучей воде, рабов своих, лишь по отношению твоему к ним, такому чуткому, внимательному, заботливому, словно и правда, а не только на словах красивых, отец ты им и заступник, по отношению твоему к порабощению варваров гвасинг уж понял, что во времени «твоём» рабства и рабовладельцев не существует.

– Так, что успокойся, ведь сам додумался я, несчастный брат еси я твой, о сей действительности, там, в далёком будущем.

Но вот скажи, всю ли работу делаете вы сами? Ужель сие возможно для магов, уважающих себя настолько, что многие из вас простецов даже за людей не считают? Магглусами, кажется мне, называешь простецов сих ты. Ужели нет никого, кто выполнял бы за вас, чародеев, всю грязную работу?

Иль сие тайна еси?

– Воистину сие есть тайна. Но скажу лишь тебе, что есть у нас магические слуги, а некоторые чародеи почитают их даже за расу низшую, считая рабами своими. Но это лишь от дурного воспитания таковое с чародеями случается. Вот у меня, к примеру, слуги, но не рабы. И действительно принадлежат они к расе нечело… О, опять слишком много я рассказал тебе.

Так что прошу, о Квотриус мой, всё сильнее снова желанный, не проси рассказывать больше и полнее, нежели я расска…

– Благодарю, о Северус прекрасный сегодня боле, нежели когда-либо. Но прости, брат мой, более сегодня уж удовлетворить тебя я смогу разве, что, как кукла живая, но не человек. Устал я от соитий наших, да и сейчас от разговоров наших устал я, поверь. Ты же могуществен, как жеребец табунный, пасущийся на свободе, вожак. Я ж не силён и не страстен столь преяро.

Что ж, если возжелаешь, сломаешь даже куклу ты,

Потом, конечно же, починишь. В сём у меня сомнений нет.

– Не говори белым стихом боле, о брат мой, ибо воспаляет он меня, воображение моё, всё тело. Пенис мой опять поднялся всего лишь от двустишья твоего, ибо вспоминаю я страсть нашу сегодняшнюю ночную, когда заговорил ритмично я, потом же и ты подхватил речь мою, слегка лишь рифмованную.

– Не воскрешай, не воскрешай,

Меня забывшие напастья.

Дай отдохнуть тревогам страсти,

И ран живых не раздражай…

… Иль нет, сорви покров долой,