— Нет. Ненавидеть перестанешь, но помнить будешь.

Выученица задумалась.

— Дак ведь после этого и наказывать незачем…

— Ты наказать или отомстить собралась? — прямо спросил он.

Лесана смешалась:

— Не знаю… А то не одно и тож?

— Не одно, — он покачал головой. — Месть убивает. Наказание — учит.

Его собеседница озадачилась и замолчала. Впервые поняла, что не знает — чего именно хочет? Проучить? Изничтожить?

— А и то, и другое? — спросила она после долгого молчания.

Клесх посмотрел на послушницу удивленно:

— И то и другое, девка, это — свадьба, — и он рассмеялся беззлобно.

Лесана нахохлилась. Вечно вот так. Обхохочет ее и дела нет.

— Ты кому мстить-то собралась, цветочек нежный? — спросил крефф. — Уж не мне ли?

Девушка надулась и уставилась вперед — на раскисшую весеннюю дорогу, на слякоть, чавкающую под лошадиными копытами.

— Ну и то спасибо, — от души поблагодарил наставник и задумчиво произнес: — Отомстить и наказать, значит…

Он помолчал, а потом сказал:

— Знать, сильно тебя кто-то обидел… Ну гляди. Чтобы отомстить — надо человека самого главного в жизни лишить. Силу явить. Такую, с какой справиться нельзя. А чтобы научить, нужно дождаться, когда он от потери своей на стену полезет. И вернуть, как было. Но так, чтобы помнил — в любой миг обратно все отнять можешь. Страх и сомнение — лучшие наставники.

Спутница кивнула. Клесх не допытывался более, кто ее обидел. Лесана — боевой маг. И обидчиков своих наказывать должна только сама. Девка она была беззлобная, но ежели что в голову втемяшит — супротив поворотить силу недюжинную надо. И терпение.

Того и другого у Клесха было хоть и не с запасом, но как-то управлялся. Правду сказать, иной раз и он не знал, как поступить и что сказать. Потому что, как ни гонял наставник выученицу, как ни трудил, девку в ней истребить было нельзя. Хотя, по чести говоря, он и не пытался, тут либо — само отстанет, либо и огнем не выжжешь. Оттого крефф лишь наблюдал и не вмешивался. Однако же молчаливое попустительство не мешало ему посмеиваться над послушницей, которая даже в портах и с мечом у пояса умудрялась оставаться обычной девкой.

Вот, взять случай, который, почитай два года назад по весне приключился.

Устали они тогда смертельно. Снег только-только сошел, дорога раскисла, а им — обоз провожать. Умаялись, пока купцов до Кухыновки довели. Будто Встрешник дорогу перешел. То подпруга у лошади лопнет, то у телеги ось треснет или в грязи она увязнет. Все жилы вытянешь, покуда груженый воз из слякотной жижи тащишь.

Да еще головной обоза — мужик суетливый да скользкий попался. Все блажил, что еще одной ночи в лесу его товар не переживет, дескать соль отсыреет, напирал на убытки, материл сопутников, ругался, требовал оборачиваться быстрее, а потом и вовсе принялся стенать, что всюду простой да убытки. Намекать взялся, чтобы маги плату скостили — мол, не по его вине задержки. Нудел и жаловался так, что даже Клесх не выдержал — рявкнул, по всему лесу эхо носилось. Ходящие, поди, в Гнездах испариной покрылись.

В общем, сто раз Хранителей поблагодарили, когда время пришло с обозниками этими расставаться. Еще и как назло, что ни ночь, то упырь какой-нибудь вдоль всего торгового поезда скитается. Всю душу, словом вынули. И холодно, и сыро, и медленно, и Ходящие под стать — нудные, тошные да смердящие.

Одним словом, когда плату приняли — от счастья души не чаяли. Тронулись дальше — налегке. И — чудо право слово! — погода наладилась, дорога подсохла и что ни ночь — тишина и благодать, хоть бы волколак какой к кругу выполз — нет, тихо.

И вот через день, поутру Лесана глаза продрала, а в лесу — солнышко, птицы заливаются, красота такая, что аж дух захватывает. Девушка оделась, взяла ведерко и пошла к ручью. Шла и радовалась — ни обоза, ни крикливого нудного купца, чудо просто!

Только отошла от стоянки и от восхищения аж рот приоткрыла. Кругом, куда ни глянь, на проталинах выглядывали подснежники.

От этой красоты захватывало дух! И как-то позабыла послушница о том, что девичьего в ней давно не осталось: волосы короткие, одета по-мужицки, говорит мало, жилистая, рослая, груди и той почти не видать под курткой-то. Обо всем забыла. В душе разом вскипело все девичье, что только могла пробудить весна. Лесана опустилась на колени и осторожно трогала жесткими пальцами нежные венчики, клонящиеся к холодной земле. Бывает же чудо такое!

Так она забылась, что не услышала как сквозь кусты ломится кто-то большой, сильный. Отощавший медведь с ввалившимися за зиму боками, свалявшейся шерстью, косматый и какой-то ободранный — сам, поди, испугался, когда посередь леса нарвался на человека. Лесана знала — не тронь лесного хозяина и он обойдет стороной, но разомлев от нежной красоты подснежников, забыла она обо всем, что знала и чему учили. Увидела здорового зверя, вспомнила первого своего оборотня, а про то, что ныне утро и Ходящие спят забыла вовсе… Завизжала так, что птицы смолкли, а медведь обиженно заревел и поднялся на задние лапы. Тут уж знатная воительница не оплошала — так несчастному зверю Даром промеж ушей вдарила, что он рухнул, будто все кости разом переломились.