Впервые за много лет некромант не понял, что произошло.

Стоявшая напротив девка чуть отстранилась и спросила:

— Не знаешь, что с тобой?

Сил ответить не было. Он смотрел на нее ненавидящим взглядом, пытался двинуться с места, хоть на вершок поднять руку. Казалось — смоги только и тело оживет. Увы. Как невозможно пошевелить рукой, которой нет, или переступить ногами, которые отсечены, так и ему было невозможно двинуться или вздохнуть. Рассудок рвался, в оковах не подчиняющейся плоти, но Дар словно иссяк. Колдун взывал к Силе, яростью и гневом будил ее в себе, но… Ничего.

И непонятное, бередящее чувство вползло в душу. Скользнуло змеей, сплелось в тугой скользкий ком в животе, шевельнулось, рассыпая по телу холод. Ужас. Слепой ужас, вызванный тем, что проклятая девка каким-то образом лишила лучшего креффа Цитадели самого главного — его сути. Магии.

Глядя на зарождающуюся панику в глазах колдуна, Лесана усмехнулась.

— Вот видишь. Я умею пугать лучше, чем ты. Вон, как боишься. Это потому, что я тебе жилу, по которой сила течет, затворила.

Девушка смотрела в застывшее лицо обидчика:

— А сейчас, — сжатым кулаком она ударила в середину грудины, — я ее отворю.

Яркая вспышка вырвалась из тела и скользнула по ладони послушницы, растворяясь.

Донатос согнулся. Жадно втягивая воздух, захлебываясь от нахлынувших ощущений: удушья, дрожи, жара и холода по всему телу. Колдун чувствовал себя пересохшей рекой, русло которой вдруг наполнили потоки воды — рвущейся свирепо и яростно, сметающей все на своем пути.

Проклятое тело вновь ожило и Дар вернулся. Хотелось схватить девку, свернуть ей шею, по капле выдавливая жизнь. Но руки не слушались. Губы немели… Некромант привалился спиной к стене, прерывисто, хрипло дыша и думая лишь об одном: только бы не вынес Встрешник кого-нибудь в коридор. Только бы не увидел никто, как он сползает по камню — белый, покрытый испариной…

Лесана словно почувствовала его смятение, положила пятерню обратно на грудь и надавила. Даже сквозь одежду обожгло холодную от пота кожу. Сердце заколотилось как бешеное. Перед глазами прояснилось, и ноги уже не подгибались от слабости. Некромант открыл глаза.

— Чувствуешь? Как птица трепыхается, — прошептала Лесана. — Мое так каждую ночь дрожало. Боялось, что придешь. А когда в Цитадели встречались и вовсе обмирало. В живот падало. Но ты не опасайся, тебя не трону. Нельзя мне Цитадель некроманта лишить, какой бы гнидой он ни был. Только помни: захочу если, когда угодно приду и жилу закрою. Бесполезным станешь. А бесполезным в Крепости не место. Помнишь, что сказал мне, когда мучил?

Она наклонилась к уху колдуна:

— Ты сказал: «Я приду еще. И буду приходить до тех пор, пока ты не взвоешь и не начнешь забиваться в угол всякий раз, встречая меня в Цитадели». Так вот, крефф, я приду еще раз. И этот раз станет для тебя последним.

С этими словами выученица развернулась и растворилась во тьме перехода, оставив крепкого сильного мужика стоять, привалившись плечом к стене на подгибающихся ногах.

В груди у колдуна поднялось что-то склизкое, трясущееся — лучше подохнуть, чем жить без Дара, лучше как угодно сгинуть, чем стать никчемным. Словно сухую ветку — без усилий — переломила его неведомым колдовством проклятая девка. Только могучим усилием воли Донатос смог отлепиться от стены и сделать шаг, потом другой. Ноги казались деревянными, руки слабыми, а в животе ворочался все тот же холодный ужас. Как теперь скрыть его? Как не показать другим? Как не утратить единственную веру, какая всю жизнь его поддерживала — веру в себя, в свою силу?

И глухо стучало сердце, словно бы отсчитывая последние мгновения прежней жизни, которая закончилась навсегда. И назад ее уже не воротить. С переломленным хребтом люди, бывает, живут. Вот только калечит это их сильно.

— Я привел девушку, ходившую у меня в выученицах пять лет. Ныне ее послушание закончилось, и я говорю за нее свое слово. Лесана рода Острикова готова принять пояс ратоборца из рук смотрителя Цитадели.

Креффы переглядывались. Нэд смотрел на Клесха исподлобья, нахмурившись, словно грозовая туча. Казалось еще чуть-чуть и начнет метать молнии.

— Значит, пояс… — сказал Глава и в голосе его послышались раскаты грома. — Пояс никчемной девке. Вас где носило? За три года — ни слуху, ни духу — только оброчные деньги с оказиями пересылал. Да еще сороки прилетали с записками, где выучей искать. Только по твоим сорокам ни одного нового послушника добыть не удалось! А теперь явился, когда и дождаться не чаяли, пояс требует!

Наставник Лесаны посмотрел на Нэда и ровно ответил:

— Я, Глава, не Велик день, чтобы меня ждать. И пояс я не требую. Мой пояс при мне, — Клесх указал глазами на свой, уже потертый и видавший виды широкий ремень. — Я прошу опоясать мою выученицу.

Про то, что их обоих не было в Крепости три года только потому, что им воспретили тут появляться, Клесх смолчал.

Казалось, даже во дворе было слышно, как смотритель скрипнул зубами.

Лесана смотрела из-за спины наставника остановившимся взглядом, в котором не читалось ни смятения, ни волнения, ни неловкости. Будто глядела и не видела, слушала и не слышала. А уж рожа-то какая застывшая, ну вся в наставника своего! Нэд поднялся из-за стола, за которым по обычаю сидел, и обвел глазами остальных креффов.