– Чего только люди не придумают, лишь бы сексом в экзотических условиях заняться, - понимающе хмыкнул Гарри, вылезая из джинсов.

– И не говори, такие затейники… - Блейз снял рубашку.

– А тебе зачем раздеваться?

– У меня одежда сшита с помощью магии. А ничего такого быть не должно, не дай Мерлин, помешает. Правда, трусы я сегодня предусмотрительно надел маггловские, а то и правда не ритуал бы у нас получился, а сплошные фантазии. Кстати, портключ тоже сними.

– Угу, - Гарри расстегнул цепочку с янтарным фениксом и пристроил его на кучку своей одежды.
– Так сойдёт?

– Вполне, - Блейз методично поджигал свечу за свечой кончиком палочки.
– Сейчас разгорятся, и начинаем.

– У тебя руки дрожат… тоже волнуешься?

– Обычный мандраж, как перед контрольной, - улыбнулся Блейз.
– Всё-таки не спиритический сеанс устраиваем…

– Это да, - Гарри встал рядом с Блейзом, наблюдая, как выравниваются огоньки свечей и как их дым становится белоснежным и приобретает конусообразную форму, расширяясь кверху. «Хотел бы я знать, как это сделано…»

– Ну… всё, по-моему, - голос Блейза слегка дрогнул.
– Можно залезать на алтарь, только, ради бога, ни в коем случае не затопчи какую-нибудь линию.

– Jawohl, mein Fuhrer!
– со смешком отсалютовал Гарри; эти слова он как-то вычитал в исторической книге, посвящённой борьбе Дамблдора и Гриндельвальда и взял на вооружение, но сказать их было до сих пор всё как-то некому.

– Постой… - Блейз перехватил за локоть уже примерившегося ступить на камень Гарри и притянул к себе для поцелуя: долгого, глубокого, неспешного; Блейз словно заново познавал Гарри этим поцелуем, запоминал малейшие трещинки на его губах и выпуклости дёсен, пробовал его на вкус - так ласково и в то же время требовательно, что у Гарри подогнулись колени.

– Мерлин, я и не знал, что ты так умеешь, - потрясённо выдохнул Гарри.

– Век живи, век учись, - Блейз выпустил локоть Гарри и подтолкнул того к камню.
– Залезай, и поосторожней.

– Угу, - Гарри, тщательно следя за тем, куда ступает, встал на край камня.
– А дальше как?

– Я скажу, - Блейз вскочил на камень с другой стороны и ловко ступил на чистое пространство между линиями; наклонившись, подобрал уголёк с камня.
– Левой ногой встань во-он туда, между этими двумя линиями, которые друг к другу под прямым углом. Не сюда, левее. Ага, вот так. Правой ногой встань в вон то хитросплетение, где шестиугольник вышел… угу, молодец.

Острый уголёк слегка царапал Гарри кожу, пока Блейз, закусив губу, вырисовывал довольно объёмистые точки напротив сердца, на солнечном сплетении, сразу под пупком и справа на боку, где, по сведениям Гарри, находилась печень.

– Отлично, - Блейз отбросил уголёк.
– Чувствуешь запах свечей?

– Чувствую… - Блейз странно двоился перед глазами Гарри, терялся в белом сладковатом дыме. «Совсем непростые свечи, однако».

– Это хорошо, - Блейз прижал по пальцу к каждой точке.
– Стой не шевелясь, ладно? Может быть сначала больно, но потом будет очень хорошо. И ни в коем случае не стирай пентаграмму, она здесь всё организует.

– Ага.

Блейз глубоко вдохнул и выдохнул, словно набирался храбрости, и негромко заговорил:

– Connecto magiam meam et magiam tuam…

Чёрные линии пентаграммы вспыхнули золотистым ровным светом, который Гарри видел до сих пор лишь дважды: когда Блейз помогал ему закрываться от чужих эмоций своей любовью.

– Consilium inii et immolo magiam meam et vitam meam pro magiam tuam et vitam tuam!

Точки, где пальцы Блейза касались тела Гарри, кольнуло острой болью; Гарри слабо вскрикнул, но боль тотчас же прошла, и был жар - сильный, постоянный, как солнечный; жар расползался от отмеченных прикосновениями точек по всему телу, словно окутывая Гарри собой. Гарри скосил глаза на руки, до которых жар уже добрался, и увидел золотистую, подрагивающую маревом непрозрачную пелену магической силы.

Когда весь Гарри был окутан мягким ласковым жаром, Блейз нервно облизнул губы и звонко выкрикнул:

– Hoc loco, missa est!

Жар усилился; перед глазами у Гарри всё поплыло, смешалось, как во сне, в дремоте на солнце; истома разлилась по телу, и только кончики пальцев Блейза, обжигающе горячие на тех самых четырёх точках, как-то удерживали Гарри от того, чтобы упасть и заснуть. Кровь шумела в ушах, а если Гарри закрывал глаза, веки просвечивали красным; но он закрыл глаза только однажды, потому что хотел смотреть на Блейза, на его искажённое непонятной - ведь всё так хорошо!
– мукой лицо, на капельки пота, выступившие на лбу, на прикушенную нижнюю губу, к которой прилила кровь, и так хотелось поцеловать эти губы, разгладить напряжённую морщинку между бровями Блейза, заправить за ухо выбившуюся прядь, отливающую в золотистом свете не бордовым, а красным, ярким кроваво-красным…

Магические жилы внутри Гарри наливались горячей силой; она струилась по ним, умиротворяя, возрождая, исцеляя. И с каждой секундой Гарри становилось всё легче, всё проще; дурман свечей был тому виной или исцеление, но Гарри охватила эйфория, удивительно слившаяся с сонной истомой, проникшая всюду, всепобеждающая, не знающая сомнений, беспечная, как сама жизнь.

В какой-то момент жар начал уменьшаться, спадать, как вода при отливе; с ним уходила сонливость, и оставалась радость обновлённости, радость возрождения, счастье птенца, вылупившегося из яйца, ощущение правильности, чудесной, наконец-то восстановленной правильности - с Гарри всё было точно так, как должно было быть. А когда жар ушёл совсем, Блейз пошатнулся и рухнул с камня в траву. Сами собой потухшие свечки слабо чадили.