— Меня прислал к вам Иисус Христос! — произнес дон Сильвио.

— Какой Иисус Христос? Зачем?.. Можете рассказывать эти басни бабам!

Маркиз говорил с трудом, побледнев от внезапно охватившего его волнения.

— Простите меня… ваша милость!.. Я уйду!..

Дон Сильвио не смог продолжать, задыхаясь от приступа кашля.

Видя, что священник направляется к двери, маркиз остановил его за руку:

— Зачем вы пришли?.. Что вам от меня нужно?.. Зачем вы пришли?

— Ради бедных, маркиз! Я не сумел объяснить вам это.

— А что, в Раббато только один я богат? Я много дал. Даже слишком! Слишком!.. У меня уже ничего не осталось.

— Успокойтесь!.. Вы же не обязаны…

— Послушайте!.. Это вы сказали настоятелю Монторо?.. — прорычал маркиз, преграждая священнику дорогу и пристально глядя на него.

— Что сказал? — робко спросил дон Сильвио.

— Что? «Ему, маркизу, мешает в доме это распятие!»

— И вы могли такое подумать? Ох, ваша милость! Напротив, я похвалил прекрасный поступок, благодаря которому святое изображение покинуло недостойное место.

— Недостойное?

— Конечно. Достойное место для него — алтарь.

— А почему же вы сказали сейчас: «Меня прислал к вам Иисус Христос»? Вы что, за бабу меня принимаете, так выходит?

— Вы правы! Эти слова слишком возвышенные!.. Я понимаю. Вы правы!.. Я думал, что когда человек идет просить за бедных, то его как бы сам Иисус Христос посылает… Сердитесь на меня. Несчастные голодающие не должны отвечать за мои грехи. Прошу меня простить… на коленях прошу…

Маркиз удержал его. Ему стало стыдно, что он зашел так далеко. Но он не хотел, чтобы этот жалкий священник запугивал его. Ему казалось, что тот намерен воспользоваться страшной тайной, которую узнал на исповеди… Надо было дать ему понять это, чтобы он не заводил больше разговоров на эту тему и покончил бы с этим раз и навсегда! Но он не посмел этого сделать.

— Что вы себе вообразили? — продолжал он уже не таким раздраженным тоном. — У меня осталось так мало зерна, что самому едва хватит.

— О, господь позаботится о том, чтобы снова заполнить ваши закрома!..

— Конечно!.. Конечно!..

— Не надо сомневаться в милости божьей, маркиз!

— Но люди-то мрут как мухи. Мне остается только устроить в своем доме монетный двор или печатать фальшивые банкноты… Да вы уже на ногах не держитесь, не понимаете, что ли?

При новом, еще более сильном приступе кашля дон Сильвио едва не потерял сознание и вынужден был сесть.

— Так и быть!.. Только для того, чтобы вы убедились в моих благих намерениях… — добавил маркиз.

— Я знал, что не напрасно иду к вам! — ответил дон Сильвио с благодарностью в голосе. В глазах у него стояли слезы.

Весь день маркиз испытывал в душе глухое раздражение, как будто пробудившееся в нем под конец сострадание было результатом какого-то насилия, какого-то превосходства, искусно примененного священником.

Он облегчил душу, сказав кормилице Грации:

— Только его еще недоставало, чтобы доить меня!

— Он святой человек, сынок!

— Святые пусть висят на стенах или отправляются в рай, — грубо ответил маркиз.

А два дня спустя дон Сильвио действительно оказался, как того и хотелось маркизу, на пути в рай.

У домика больного священника собралась толпа скорбных людей, смотревших на балкон его комнаты.

Доктору пришлось приказать запереть двери, чтобы в комнате не собиралось слишком много народу. Время от времени кто-нибудь из допущенных в дом выходил, вытирая слезы, и его сразу же окружали, расспрашивая молча — взглядами, жестами, словно голоса могли обеспокоить умирающего. «Он исповедался!», «Слышите? Ему несут причастие и святой елей».

Из церкви святого Исидоро доносились частые удары малого колокола, и сразу же вслед за ним вступал большой колокол — раз, другой, третий… Его удары медленно и печально плыли в воздухе. Обратившись в слух, люди считали: «Четыре! Пять!» Считали повсюду в клубе, в аптеках, в лавках, в каждом доме, на улицах. «Шесть! Семь!» Как будто эти глухие, медленные удары должны были оповестить о каком-то стихийном бедствии.

Все знали: восемь ударов — умирает женщина, девять — мужчина, десять ударов — отходит священник!

И десятый, еще более глухой и протяжный, звучал особенно долго.

Народу собиралось все больше и больше: горожане, крестьяне, все бедняки, облагодетельствованные доном Сильвио, худые, бледные, с опухшими от слез глазами и растерянными лицами, забывшие и про неурожайный год, и про голод. Ах, господь должен был бы прибрать кого-нибудь из них вместо него!

А вот и причастие! Послышался звон колокольчика, который несли перед священником с дароносицей и освященным елеем.

Каноник Чиполла под балдахином в окружении верующих, несших фонари, и в сопровождении сотни человек, читавших молитвы, с трудом пробирался сквозь толпу коленопреклоненных людей, заполнивших весь переулок. Дверь домика распахнули, колокольчик умолк.