При первой встрече Халтурин производил впечатление разное, но всегда сильное. С. М. Степняк-Кравчинский дал очень яркое описание облика 19-летнего Степана, которого встретил в 1876 г.: «Он был очарователен, этот остроумный, живой и в то же время изящный рабочий. Художник, встретив его на улице, остановился бы перед ним, потому что трудно было найти более совершенный тип мужественной красоты. Высокого роста, широкоплечий, с гибким станом кавказского джигита, с головой, достойной служить моделью Алкивиада. Замечательно правильные черты, высокий гладкий лоб, тонкие губы и энергичный подбородок с эспаньолкой каштанового цвета — вся его наружность дышала силой, здоровьем, умом, сверкающим в его прекрасных темных глазах, то веселых, то задумчивых. Темный цвет обильных волос придавал больше яркости его прекрасному цвету лица, которого год спустя нельзя было предположить, судя по его мертвенной бледности. Когда в пылу разговора его прекрасное лицо оживлялось, то и наименее чувствительные к эстетике пе могли оторвать восторженных глаз от него» {45} .

Очень эмоциональный, Халтурин всегда был сдержан. В общении с людьми не любил душевных излияний. Вообще не допускал праздных разговоров. Сойтись, подружиться с ним можно было только по революционному делу.

Любознательный, одаренный гибким, критическим умом, широким взглядом на мир, реалист в своих стремлениях, необыкновенно чуткий, сдержанный и в то же время человек впечатлительный, нервной натуры, Халтурин привлекал к себе острое внимание всех знавших его рабочих и интеллигентов.

«Богатое, деятельное воображение, — писал С. М. Степняк-Кравчинский, — было основой его характера. Каждый факт или событие сильно отражались на нем, рождая вихрь мыслей и чувств, возбуждая его фантазию, которая сейчас же создавала ряд планов и проектов… Жгучесть его энергии, энтузиазма и оптимистической веры была заразительна, непреодолима. Вечер, проведенный в обществе этого рабочего, прямо освежал душу» {46} .

Все современники отмечают большую начитанность Халтурина. Пристрастившись к чтению еще с детства, особенно в годы учения в Орлове и Вятке, он, попав в Петербург, использовал все возможности для пополнения своего образования.

Плеханов вспоминал, что Халтурин читал гораздо серьезнее, чем огромное большинство известных ему тогда революционеров-практиков из интеллигенции {47} , что вызывало уважение к нему. Надо, впрочем, отметить, что среди заводских рабочих Петербурга было много страстных любителей чтения.

Халтурин же отличался от многих книголюбов тем, что умел читать как умеют немногие. Чтение было у него неразрывно связано с главным его делом. Это отмечает и Кравчинский: «Он нисколько не интересовался теоретическими абстракциями, подобно многим другим рабочим, которые любят погружаться в исследование „начала всех начал“, и посмеивался над своим другом плавильщиком Иваном Е., корпевшим несколько месяцев над „Основными началами“ Спенсера в тщетной надежде найти там разрешение вопроса о существовании бога, бессмертии души и т. п… Он со страстью отдался изучению живых вопросов общественного устройства, так что став к двадцати пяти годам (к 20-ти годам. — Ю. П.) настоящим революционным деятелем, он мало чем уступал в знании исторических и социальных наук студенту-социалисту, а некоторых из них несомненно превосходил» {48} .

Изучение общественных наук для Халтурина было связано с главным, коренным вопросом о развивающемся рабочем движении в России, его нуждами и задачами. «О чем бы ни читал он, — писал Плеханов, — об английских ли рабочих союзах, о Великой ли революции, или о современном социалистическом движении, эти нужды и задачи никогда не уходили из его поля зрения» {49}

Характерной чертой Халтурина была его сосредоточенность на волновавшем его в данное время вопросе и настойчивость в его решении. Это признавал даже Лев Тихомиров, далекий от переоценки личности Халтурина: «Характер у Халтурина — „Степана“, как его называли среди рабочих, — был до крайности упорный, настойчивый. Раз за что-нибудь взявшись, он не отступал ни перед какими трудностями» {50}

Халтурина глубоко интересовала история западноевропейских революций, современные ему общественные отношения, прежде всего рабочее движение, которое в Англии, Франции, Германии и некоторых других странах Запада под влиянием Маркса, Энгельса и их последователей стало в годы деятельности Халтурина важнейшим фактором общественно-политической жизни этих стран.

Целиком поглотивший Халтурина интерес к рабочей жизни столицы, к рабочему движению вообще, естественно, обострял его внимание к западноевропейскому рабочему движению. Связи с лавристами, которые в отличие от единомышленников Плеханова — бакунистов знакомили передовых рабочих с западноевропейским, особенно немецким, рабочим движением, а с другой стороны, неоднократные поездки Обнорского и других близких Степану товарищей рабочих за границу усиливали его интерес к международному рабочему движению.

Народный трибун, он не любил многословия. На занятиях и собраниях кружков он говорил редко и неохотно. Иностранных слов, которыми любили иногда щегольнуть другие рабочие — участники кружков, он почти никогда не употреблял. Речь его была горячей, толковой и убедительной.

Обычно Халтурин выступал, когда обсуждение какого-либо вопроса велось не предметно или когда ораторы уклонялись в сторону от главного содержания спора. После его выступления обычно никто уже не выступал, оно было решающим и окончательным. На собраниях передовых рабочих были люди не менее его образованные, развитые, способные, старше его по возрасту. И тем не менее авторитет Халтурина был очень высок.

«Тайна огромного влияния, своего рода диктатуры, Степана, — вспоминал Плеханов, — заключалась в неутомимом внимании его ко всякому делу. Еще задолго до сходки он переговорит со всеми, ознакомится с общим настроением, обдумает вопрос со всех сторон и потому, естественно, оказывается наилучше подготовленным. Он выражал общее настроение» {51} .

По свидетельству Стенняка-Кравчинского, Степан не обладал особым даром речи, он говорил лишь более плавно, чем обыкновенный столичный рабочий. «Но его обширные знания рабочей среды придавали его простым, конкретным словам полную очевидность и чрезвычайную убедительность. Двумя-тремя фразами, не представлявшими, по-видимому, ничего особенного, он обращал рабочего, над которым тщетно работали интеллигенты с репутацией хороших диалектиков» {52} .