Меня трясет от холода, мокрые волосы падают на глаза, я едва могу говорить. Очень зол на Руэна. Сначала он подбил меня на побег, а теперь заставляет что-то ему пообещать.

– Это как-то связано с Аней? – спрашиваю я.

Руэн поднимает голову и кивает.

Волна злости захлестывает меня, я обнимаю руками грудь, чтобы согреться. Трясусь, словно через меня пропускают электрический ток.

– Да пошел ты, лузер, – бормочу я себе под нос, потому что в этот момент просто ненавижу Руэна, поворачиваюсь и под проливным дождем направляюсь к своему корпусу.

Тут же Руэн возникает передо мной, и я останавливаюсь. Вода течет по лицу, если я поднимаю голову, она заливает глаза. Теперь он – Рогатая Голова, и я никогда не видел его так близко в этом образе. Красный рог с такого расстояния в действительности совсем и не рог: он выглядит жидким. Меня тошнит.

– Аню это не расстроит, – шепчет Руэн у меня в голове. – Это подарок для нее.

– Подарок? – кричу я. – Разве ты не видишь, дрочила… у меня нет денег! Мне только десять лет! – Я обхожу его.

– Ты нужен своей маме, Алекс, – замечает Руэн.

Я чувствую, как щемит сердце, но продолжаю идти.

Но тут образы мамы возникают у меня перед глазами: мама, какой я нашел ее в последний раз, сидящей на полу в нашей ванной комнате, с опущенной головой, с вывалившимся изо рта языком, совсем как у собаки. И в предыдущий раз, когда я вошел в кухню и увидел ее у раковины, и подумал, почему она плачет и режет морковь, но она не резала морковь, а в раковине плескалась кровь. И ранее, когда мне хотелось в туалет, и она не отвечала, и я открыл дверь и увидел, что она в ванне, без сознания, и голова вот-вот уйдет под воду.

И потом я вспомнил ее, стоящей в дверях кухни и наблюдающей, как я пытаюсь приготовить блюдо, называемое брускетта, с луком и сыром, но ограничиваюсь гренками с луком.

«Ты так похож на него», – сказала она, привалившись к дверному косяку.

«На кого?»

Она посмотрела на еду и улыбнулась: «На своего отца».

Я вспоминаю о том, как вышел из церкви в тот день, когда мы репетировали, готовясь к школьному рождественскому концерту. Мы пели «В яслях», мне надоело долго стоять на месте, и учитель разрешил мне выйти в туалет, но, когда я туда добрался, через открытую дверь дул сильный ветер, вот я и вышел на улицу.

Церковь со всех сторон окружали магазинчики, люди шли по тротуару. Я увидел маленькую девочку, которая ела чипсы, и подумал, может, она поделится со мной. Потом заметил полицейских и испугался, и тут же увидел синюю машину. Я случайно вышел из церкви, и в этот самый момент приехал мой папа, словно нас связывала эластичная лента, которая, сжавшись, одновременно притащила нас в одно место. Я никому не рассказывал, что видел его, даже маме. И я не думаю, что папа знал о моем присутствии. Помню, что говорили люди на похоронах полицейских: их убил злой человек, гореть ему за это в аду. И жены полицейских стояли такие печальные, и маленькой девочке предстояло расти сиротой.

А тут еще один эпизод возникает у меня в голове, и я понимаю, что он прятался в памяти целую вечность, как иголка, воткнутая в кресло, которая постоянно колет людей в зад, а они не понимают, что доставляет им боль.

Это мой отец, вытрясающий что-то тяжелое из большого блестящего черного мешка и укладывающий в пианино, в ту его часть, где струны. Он в синей футболке, и я вижу татуировку на его руке. Я не могу ее прочитать, потому что только пошел в школу, поэтому спрашиваю, что там написано.

Отец улыбнулся.

– Это группа, Алекс. Группа людей, которые верят в свободу.

– И убийства, – добавляет мама из кухни.

Я в недоумении.

– И ты в этой группе?

Мой отец уже полностью переложил содержимое мешка в пианино и закрыл крышку.

– Да, – ответил он. – И мой отец в ней состоял, и мой дед, и даже мой прадед.

В моей голове сформировалась длинная цепочка людей, с которыми меня связывают кровные узы. Теперь эта цепочка дотягивается до меня, только я не уверен, что хочу этого, и такое ощущение, что она рвется на две части, и разрыв этот проходит через меня.

Я падаю на колени в грязь и начинаю плакать. Плачу навзрыд, и ветер такой сильный, что я могу кричать во все горло, но меня никто не услышит. Когда я открываю глаза, Руэн по-прежнему рядом, но теперь в образе Старика. Я облегченно вздыхаю.

– Какой подарок? – спрашиваю я, вытирая глаза.

– Иди за мной.

Руэн ведет меня к двери с другой стороны здания, в котором находится моя мама. Еще один пожарный выход. Я пробую ее открыть, но она заперта.

– Потерпи, – говорит Руэн и отступает на шаг.