Шрифт:
Владимир Кузьмич нагнал группу женщин. Вскинув тяпки на плечи, они шли по старой полевой дороге. Среди них решительно вышагивала темноликая, сухопарая старуха. Разводя свободной рукой и живо поворачивая голову, туго повязанную белым платочком, она что-то рассказывала бабам. Услышав топот копыт, женщины неторопливо разошлись по краям дороги, утопая по колени в молодой пшенице.
— Анна Тимофеевна, — узнал старуху Владимир Кузьмич и придержал жеребца. — Как же так получилось? Мы флаг подняли в честь вашего звена, а вы на свеклу идете. И много осталось прорывать?
Старуха вскинула на него блестящие, переливающиеся темным огнем глаза, певуче ответила:
— Никакой промашки нет, мы свое покончили, помочь собрались.
— Кому же помочь?
— А кому придется, у кого задержка, тому и поможем. Ты за нас не сумлевайся, Володимер Кузьмич.
— Ну, спасибо, бабочки! — снял фуражку Ламаш. — Доброе дело затеяли… Эх, не уместитесь на моем драндулете, а то с ветерком доставил бы на место, с почетом, чтобы все видели, какая у нас гвардия.
— Ладно, ты поезжай себе, дороги нам не закрывай, — сказала Анна Тимофеевна. — Сами доберемся.
Владимир Кузьмич хлестнул вожжами по спине жеребца, и тот махом рванул дрожки. Женщины что-то закричали вслед, но крики заглушил топот копыт и стук колес.
На дальнем конце свекловичного поля пестрели платочки, женщины работали, склоняясь до земли, и солнце нещадно пекло их спины. Владимир Кузьмич перевел жеребца на шаг, чтобы его заметили издали, — знал, что на такой работе женщины в жару, когда и дышать нечем от зноя, порой сбрасывали с себя все, оставаясь в одних рубашках. И на этот раз его появление вызвало переполох: несколько белых фигур, пригнувшись, перебежали за огромный, крытый соломой шалаш.
Он медленно подъехал к шалашу, привязал жеребца к обнаженной сохе. С другой стороны шалаша выбегали те, кто скрывался за шалашом, лукаво поглядывая на Ламаша. Позже всех вышла рослая, статная молодая женщина, дочь Евдокии Ефимовны. Оправляя на груди легкую ткань сарафана, она повернула к председателю смеющееся лицо с нежным румянцем на смуглых скулах.
— Хотя бы часового поставили, а то застанут вас врасплох, — упрекнул Владимир Кузьмич.
— Не застигнете, у нас глаза острые, мы вас еще на бугре увидели, — засмеялась она.
— К вам подмога идет, Вера. Я обогнал ее.
— На что она, мы сегодня и так кончаем, — сказала она и побежала догонять подруг, мелькая из-под платья загорелыми икрами.
В эту минуту Ламаш увидел и Евдокию Ефимовну. Она шла к нему через поле, сняв с головы белый платочек и обмахивая им разгоряченное лицо. И в ее улыбке, и в глазах было то же самое выражение лукавства, тот же отсвет трепетного смеха, что и на лицах напуганных им женщин, словно он переходил от одной к другой, как в игре «Передай дальше».
— К вам Тимофеевна на помощь идет со своим карагодом, — сказал Ламаш.
— А-а, выбралась старая, не утерпела все ж таки, — засмеялась Евдокия Ефимовна. — Да вот и они! Смотри, смотри, что-то там случилось.
На краю ржаного поля появились женщины. Они шли быстро и что-то кричали, показывая руками на далекий лес. Ламаш оглянулся. Черная туча, шевеля косматыми отростками, точно огромными лапами, выползала из-за леса, и ярко-белые, освещенные солнцем облака как бы в панике отступали по всему небу, очищая ей дорогу. Все застыло в неподвижности, смятенно ожидая грозы. «Как бы не градовая!» — всполошился Владимир Кузьмич.
Сухим жаром пахнуло из степи, как если бы кто-то отодвинул заслонку в печи, и сразу сделалось нестерпимо душно. Потом по зелени пробежала рябь, рожь на бугре заволновалась, заметалась под напором ветра из стороны в сторону, клонясь долу, и дуб размахался ветками, словно ловил что-то в воздухе. И вдруг все обволокло пепельным светом, внезапно надвинулись сумерки, далеко по полю пробежал солнечный луч и погас…
Со всего поля женщины с узелками и тяпками сбегались к шалашу. Обвально грохнуло над ними небо, как будто что-то разорвалось в туче, зашелестели по траве веселые капли, и хлынул ливень, шумный и напористей.
— Шарахнет в шалаш, и капут нам, бабочки, — сказала Анна Тимофеевна.
— Типун тебе на язык! — крикнула какая-то женщина. — Господи, пронеси мимо такую страсть!
Старуха не успела добежать до укрытия, ливень нагнал ее, сразу испятнал с головы до ног, и она, скинув платочек, вытирала мокрое лицо с очевидным удовольствием. Женщины были напуганы, забились в глубь шалаша, лишь она осталась у входа рядом с Ламашем и смотрела, как хлещут по зеленой молоди и рыхлой земле дождевые струи, набухают и разливаются мутные потоки в рядках растений.