— А компактно держатся, — сказал Ламаш. — Будто одной веревочкой связали.

— К тому приучены, — коротко отозвался пастух.

— Смотри, и они по-разному растут, — показал Владимир Кузьмич на отделившихся бычков. — Пестрый-то много крупнее рыженького.

— А-а, приметил, — проговорил старик с внезапной ласковой усмешкой. — Пестрый, почитай, на месяц моложе, а здоровше, мослы у него, значит, ядреней. Таких-то у нас тридцать одна штука. Он искусственник… — И вдруг попросил: — Папироски не найдется, обнищал я табачком.

Закурив, они сели рядком на траву. Владимир Кузьмич снял фуражку, подставил под ветерок потную голову.

— Вот и ты враз приметил, что бычки несходны, — заговорил старик, осторожно удерживая папиросу коричневыми искривленными пальцами. — Пестрый, по-нашему Самохвал, от Зозули. Куда уж неказиста коровка, а приплод хорош. Замечаю я, Владимир Кузьмич, от наших быков толку мало, искусственники породнее свойских, второй год слежу. Они и костяком покрепче, и мясо быстрее набирают. Выгоднее они…

— А ведь ты, Илья Дмитрич, прежде сомневался, — заметил Ламаш.

Пастух негромко посмеялся:

— Ишь ты, припомнил!.. Что ж, такое дело — правда. Да и то сказать: по новине все блажится, будто не так. Перед войной были у нас быки, глядеть на них страшно, чисто звери какие, пастухи и те их остерегались. А тут заранее ничего не скажешь, химия какая-то…

— Давно пора с наукой подружиться, Илья Дмитрич.

— Оно-то так, наука до всего достигла. — Старик переложил на другое место длинный пастушеский посох. — Мы тут меж собой уже гутарили. Как бы лучше взяться за дело, глядишь, годочка через три-четыре и обновили бы стадо. Вот был я недавно в совхозе, свояк мой там в пастухах, ну, скажу, загляделся на ихних коровок, — здоровенные, сытые, у каждой вымя, как цистерна. Поболе пуда иные дают. Вот нам бы такое стадо, Владимир Кузьмич.

— Всего сразу не достигнешь, сил маловато, — сказал Ламаш. — Однако кое-что сделали, сам видишь. Да не все и от нас зависит.

Старик помолчал немного, словно вдумываясь в услышанное, потом заговорил неторопливо:

— Стою давеча тут, посматриваю кругом и припоминаю. Места знакомые, мальцом облазил их вдоль и поперек. Вон за теми кустами дедовская полоска была, сплошь песок, ржицу, бывало, посеем, так и заяц в ней не схоронится: с краю в край насквозь проглядывается. Бедовали ужасть как, отца на германской убили, осталось нас семеро душ, мал мала меньше, а работников — дед да мать, и я за работника, а было мне лет шашнадцать. Иной раз корки хлеба и той в избе не сыщешь, а дед на все имел свою поговорку: «Бог даст день, бог даст пищу». Так и помер в гражданскую с той верой.

— Нам поговорка эта не подходит.

— Многое нам не подходит из прежнего, это верно, — согласился Илья Дмитрич. — Мы понимаем, никто не даст, самим обо всем радеть надо, а дел-то у нас еще у-у-у…

— Что же прежде мало сделали? — несколько уязвленно сказал Владимир Кузьмич. — Сколько председателей у вас перебывало, а ни стада доброго нет, ни построек. А теперь все сразу требуете.

— Как же иначе, Владимир Кузьмич, — живо откликнулся старик. — Оно всегда так бывает, кто хорошо везет, на того и надежда. — Приподнявшись, он ладонью прикрыл глаза от яркого света. — Какое-то начальство господь несет…

По лесной увалистой дороге, близко к склону ложка, за чащей кустов, медленно пробиралась «Волга». Приглядевшись, Владимир Кузьмич узнал машину секретаря райкома и подумал, что Протасов так и не уехал в Сочи. Но когда машина выехала из кустов и остановилась, из нее вышел Завьялов. На нем был просторный, ослепительно-белый легкий пиджачок и какого-то странного, серебристо-голубоватого цвета брюки. Обходя кусты, Завьялов степенно приблизился к сидевшему на траве Ламашу и, сняв шляпу из нежной желтоватой соломки, вытер платочком бугристый, залысевший спереди череп.

— У-уф, насилу сыскал тебя, — сказал он, ровненько, по разглаженному складывая платочек. — Часа три колесил по колхозу, случайно сюда завернул. Что ты от людей прячешься, Владимир Кузьмич?

— Кому нужен, знают, где я, — поднялся Ламаш.

— Это не резон. Ты нужен мне, а еле нашел.

Никого не мог встретить Владимир Кузьмич с таким нерасположением, как Завьялова. Весь его самонадеянный облик, начало разговора, похожее на выговор, наконец, само неожиданное появление в этом глухом и далеком от дорог месте не предвещало ничего доброго. Ламаш так и воспринял это и насторожился.

— А уголок весьма приятственный, если бы еще речка, совсем бы недурно, — говорил Завьялов, оглядывая себя, нет ли на нем какой соринки. — Хотя мы проезжали мимо какого-то озерца.

— Это ставок, — подал голос Илья Дмитрич. — Оттуда только скотина пьет.

Завьялов прищурился на него, словно лишь сейчас заметил пастуха. Золочев засуетился, поднял свой посох и зашмурыгал к стаду рыжими растоптанными сапогами, внезапно обнаружив там какой-то непорядок.