Эти статуи превышали обычный человеческий рост едва ли вдвое и, несмотря на постамент, должны были скрадываться размерами зала — но производили впечатление гигантских: может быть, от той силы, которая была в них замкнута. Мужчина, темный и абсолютно нагой, сидел, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив голову книзу. Юное и в то же время мощное тело, нацеленное ввысь, как волна, как стрела на тугой тетиве. А лицо — жестокое, яростное, полное затаенной печали.

Фигура женщины из сероватого, теплого по тону камня выражала абсолютный покой. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, точно хотел высвободиться из них еле заметным усилием, но погружался всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу исполнены полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства.

— Терг и Терга. Две половины раковины. Подойди и отдай ей свои цветы. Он поднимает со дна души все злое и мутное, все напрасные порывы, тщетные сожаления и благие намерения, что обратились в пепел. А она принимает их в себя и омывает тебя живой водой, чтобы время сделало в твоей душе новую запись. Когда ты уже не сможешь без ужаса глядеть ему в глаза, знай, что пришел твой час. В последний раз омой душу во влаге очей его сестры и жены и уходи.

Сам Денгиль тоже положил свой цветок к подножию Терга.

— Ина моя, кукен. Дай мне правую руку.

Они сложили свои ладони, как раковину.

— Я, Денгиль, говорю. Ты будешь моей супругой перед Синим Небом — на жизнь и смерть, на этом свете и на том. Это слово мое нерушимо, потому что оно — часть меня.

— Я, Кардинена, говорю тоже. Беру тебя в мужья и отдаю себя тебе навечно, потому что мы с тобой и так одно, что бы мы ни делали на этой земле. И если душа моя изменится — пусть это будет между мной и Синим Небом.

И снова — уже верхами — ехали они горной дорогой. Коней им подвели люди Денгиля, что ждали, когда они выйдут из грота. Дорога вела их в котловину, окруженную альпийскими лугами. Здесь только началась весна: снеговые языки отступили от дома, трава росла из луж, точно на рисовом поле, к дому, освещенному солнцем, вела узкая гравийная насыпь.

Денгиль наскоро привязал коней у крыльца, повел ее в сени, открыл дверь и вдруг мягко, но властно толкнул внутрь. В замешательстве она ловила слухом его удаляющиеся шаги, стоя в полнейшей тьме.

Тьма была, однако, теплой и уютной: от нее пахло протопленной печью, и жареным барашком, и кофе с корицей и кардамоном. А поверх всего струился густой запах дорогого трубочного табака. И еще темнота эта дышала на множество ладов.

— Ну вот и эта дикая лесная эркени — любительница разрешать все проблемы экстранеординарным способом, — с ленцой заговорила она. — Что еще причислим к ее достоинствам?

— Высокую образованность, — хрипловато откликнулись из дальнего угла.

— Уточним. В каких именно науках?

— В философии.

— Какой, официально признанной? — иронически вопросили совсем рядом с Танеидой.

— Да нет же. Зубрит Аристотеля, Плотина и Суареса в оригинале, а Канта и Гегеля с их дубовым немецким умудряется даже понимать.

— Кстати, что у нее вообще с заграничными языками?

— Вылитый Пико делла Мирандола женского полу. Английский, немецкий, французский, латынь, древний арабский, иврит и греческий, — включился в разговор голос женщины немалых лет, вроде бы знакомый. — Немного parlare italiano, однако считает его конфетным и приторным. Из местных диалектов — все три динанских и эроский в придачу, а в минуты высшего вдохновения — блатная музыка.

— Солидный перечень. Еще что-нибудь о книжных премудростях?

— Практическая экономика и экономическая география, особенно закрытых областей. Плюс к этому — повышенный интерес к новейшим электронным технологиям. В общем, лезет в воду, не спросясь у нас броду, хоть и могла бы.

— Считаю, тема закрыта. Кто скажет о ней как о военачальнике?

— А что говорить, все и так знают, — басовито отозвались с другого фланга. — Полководец ни то ни сё, хоть и на редкость отважна, этого не отнимешь. Людей находить умеет, и таких асов, каких и я за всю жизнь не видывал.

— Абсолютно то же современники приписывали нойону Тэмучжину, а он стал крупнейшим политическим деятелем и создал такую армию, что равной ей не было в мире, — отпарировал тихий, дребезжащий, но въедливый голосок. Прочие заволновались: видимо, это восхваление их чем-то задело.

— Тише! Перейдем к ее религиозности.

— В равной мере держит прямо Коран, Тору и Евангелие, а вероисповедание меняет периодически — в зависимости от того, какое Писание из трех читает сейчас.

— Как с физическим развитием — в норме?

— О, я думаю, этот вопрос и поднимать не стоило, — отозвалась женщина под самым локтем Танеиды. — Дня два уже как первый клинок Динана и наследница покойного Тейнрелла.

Они перебрасывались ею как теннисным мячиком — едва успевала следить за репликами.

— С добродетелями покончено. Перейдем к порокам. Что там за ней числится?

— Стремление в любой ситуации быть равной самой себе — как ибсеновский Бранд. И платить за это любую цену.

— Честность до упора, вопреки разуму.