Было ли это чистой случайностью или все делалось сознательно, судить трудно. Я ничего не знал, не знал даже, кто из этих «молодых людей» получал за это деньги. Я только знал, что завтра протрезвевший Хезерингтон будет немало встревожен и, несомненно, будет пытаться вспомнить, не сболтнул ли он лишнего. Он был слишком явным дураком и сделал карьеру, должно быть, благодаря своей внешности и умению шантажировать людей ровно настолько, чтобы держать их в руках и в то же время не давать им достаточного повода для возмущения и протеста.

Лежа в постели, я почему-то вспомнил Джона Филда. Он работает секретарем (по крайней мере работал, когда я в последний раз слышал о нем) у члена парламента-консерватора. Он вполне способен получать информацию от какого-нибудь озлобленного и глупого лейбориста, имеющего то или иное отношение к палате общин, и передавать ее людям типа Хезерингтона. Чем больше я думал об этом, тем правдоподобнее казалась моя версия, и вместе с тем я понимал, что это было бы невероятным, почти фантастическим совпадением.

В половине девятого утра меня разбудил телефонный звонок.

— Говорит Хэтти.

Я тщетно пытался вспомнить, кого из моих знакомых так зовут.

— Хэтти Чандлер. Как вы себя чувствуете?

— О, спасибо, отлично. Только что проснулся.

— Соня. Я всегда встаю в половине восьмого.

— Похвально.

— Я позвонила так просто, чтобы поболтать. Закрепить, так сказать, наше знакомство. Вы не возражаете?

Она относилась к числу тех женщин, чья уверенность в себе действует на окружающих почти гипнотически. Такая уверенность присуща отнюдь не только красивым: она бывает у женщин самой непримечательной наружности и неизменно обеспечивает им успех. Харриет чувствовала себя совершенно свободной, сделать первый шаг; она не допускала, что ее могут отвергнуть, и поэтому никогда не знала поражения. Она была не из тех, кто терзается, ожидая телефонного звонка, ибо первая набирала нужный ей номер. Харриет Чандлер была хозяйкой собственной судьбы и не собиралась ждать, чтобы кто-то ей ее устроил.

Когда я спросил, не позавтракает ли она со мной, она неожиданно отказалась:

— Нет, это невозможно. Я очень хотела бы, но не могу. Я уже говорила вам, что уезжаю в субботу, и каждая минута у меня расписана.

— Когда вы снова будете в Англии?

— Трудно сказать. Может быть, скоро, а может быть и нет. Хотите, я напишу вам?

— Напишите.

— Вы не очень многословны.

— Простите, но я еще как следует не проснулся. Может, вы все-таки выпьете со мной чашечку чаю?

— Нет, не могу, Клод. Скажите, сколько, по-вашему, стоит эта миниатюра Гилльярда?

Я назвал примерную цену. Она тут же с гордостью сообщила, что уплатила за нее ровно на пятьдесят фунтов меньше.

— У меня нюх, я всегда делаю удачные покупки. Кстати, о покупках. Что вам прислать из Нью-Йорка? Продукты? Или, может быть, нейлоновые чулки для вашей возлюбленной?

— Можете прислать продукты, если уж вам так хочется — сказал я, не желая попадаться на удочку.

— Ну что ж, — вздохнула она. — Не хотите откровенничать, не надо.

— А как я смогу потом с вами расплатиться?

— Ерунда. Это просто подарок. Когда я снова буду в Лондоне, вы угостите меня роскошным обедом.

— Обязательно. Вы заметили, как я без всякого стеснения соглашаюсь принять подарок от женщины, пусть даже в виде продовольственной посылки? Вам не следует делать таких предложений, Харриет. Сейчас в Англии никто не решится отказаться от такого подарка.

— Вы не представляете, как мне вас всех жаль.

— Послушайте, Хэтти, не надо нас жалеть. Мы скоро встанем на ноги. Вот увидите.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Однако многие из вас сомневаются в этом, — сказала она не без сожаления.

— Думаю, что только ваши друзья.

— Понимаю… Вы не очень хорошего мнения обо мне, Клод, да?

— Да.

— Я скоро приеду. Да хранит вас бог. И не забывайте меня.

— Даже если бы захотел, не смогу, — ответил я, и она повесила трубку.

Весь, этот день я находился в каком-то приподнятом, романтическом настроении, считая себя почти влюбленным. Мне хотелось, чтобы Хэтти поскорее доплыла до Нью-Йорка и написала мне длинное-предлинное письмо. Я гадал, каким оно будет. Раза два я еле удержался, чтобы не позвонить ей и настоять на встрече, но благоразумие подсказывало, что мне и самому этого не очень хочется. Мне едва ли могла всерьез нравиться такая женщина, как Харриет Чандлер. Просто ее интерес ко мне и ее комплименты немного взбудоражили меня, да еще мысль, что при желании я мог бы за нею приволокнуться и не без успеха.

К концу дня этот искусственный подъем несколько спал, а к утру следующего дня прошел бы совсем, если бы Харриет снова не напомнила о себе, прислав коротенькое прощальное письмецо и великолепную фотокопию миниатюры Гилльярда. В понедельник я окончательно чувствовал себя человеком, которого покинула возлюбленная.

— У тебя такой вид, — заметил Крендалл, появившийся в полдень в галерее, — будто ты объелся, ну, скажем, сметаны. Ты собираешься завтракать?

Я отказался, поскольку все еще не решил, что отвечу на его деловое предложение. Мне хотелось спокойно все обдумать, не подвергаясь постоянному нажиму. Суэйн, когда я рассказал ему, категорически отсоветовал мне.