Миссис Шолто, шумно боготворившая внучку, преследуемая вечными страхами перед сквозняками, расстегнувшимися английскими булавками и плохо прокипяченным молоком, почти безвыходно находилась у Чармиан, надоедая советами, которые вежливо выслушивались и неизменно игнорировались. Эван, преисполненный отцовской гордости, все вечера проводил дома.

Он восторгался глазами и ручонками Лоры. Превыше всего его удивляли крохотные пальчики и ноготки — последнее казалось ему явлением поистине уникальным. Чармиан не кормившая грудью, ровно в десять вечера гасила электричество и в священной полутьме давала ребенку его вечернюю бутылочку с молоком. Выполнение этого ритуала никогда не доверялось старой миссис Шолто. После вечернего кормления Эван просил дать ему подержать ребенка и чрезвычайно гордился тем, что проделывает это завидным умением.

И все же я не верил в искренность его отцовских чувств. Чутье подсказывало мне, что он стремится вернуть Чармиан, даже если порой и приходится выглядеть смешным в ее глазах — этакий Нодди Боффин, сюсюкающий над младенцем Бэллы [6] . В то же время в нем чувствовалась какая-то неуверенность; несмотря на бодрый голос и энергичные жесты, глаза выдавали его.

Что касается старой миссис Шолто, то она попросту выжидала. Без сомнения, она прекрасно понимала, что всю свою любовь Чармиан бесповоротно отдала теперь ребенку, и готова была примириться с этим. Ее первейшей задачей было любой ценой наладить отношения в семье сына, и ради этого она готова была даже уступить кое в чем невестке. Она не могла не видеть, что ее советы не принимаются во внимание, но продолжала давать их. Придет время, и она снова добьется от Чармиан прежней уступчивости и покорности, от плена которой та на время освободилась, отдалившись от мужа.

А пока в доме царило обманчивое розовое благополучие, видимость взаимного уважения и привязанности, а вечерние кормления ребенка могли бы с успехом послужить рекламой для общества страхования жизни. Миссис Шолто с особым удовольствием заводила теперь разговоры о необходимости вовремя заботиться о будущем своих близких и открыла на имя маленькой Лоры счет в банке.

Чармиан продолжала играть роль женщины, у которой есть все, чтобы быть счастливой. В ее походке и жестах появилось что-то повое — спокойствие и уверенность, — и она постоянно мурлыкала под нос нелепые песенки. Говорила она только о ребенке. Когда Эван или миссис Шолто вносили какие-либо предложения, она внимательно выслушивала их, слегка наклонив голову набок, словно боялась пропустить хотя бы слово. Я заметил, однако, что она избегает встречаться глазами с Эваном, а если он обнимал ее или гладил по щеке, незаметно отстранялась и тут же отходила.

И при всем этом Чармиан самым серьезным образом убедила себя в том, что больше ей ничего не нужно.

Ровно в половине одиннадцатого вечера она уходила к себе, отгораживаясь от всего детской кроваткой и страстным желанием обрести в этом покой. Эван спал теперь в соседней комнате.

Когда Чармиан пожелав нам доброй ночи, ушла в спальню, ее свекровь, шумно вздохнув, снова стала прежней миссис Шолто.

— Ну, Клод, — спросила она, — когда же настанет ваш великий день?

— В среду, — ответил я, догадываясь, что она имеет в виду.

— Среда, среда, — повторила она, словно старалась запомнить. — Интересно, — заметила она жеманно, — почему в таком случае я не получила пригласительного билета? Должно быть, вы считаете, что я ничего не смыслю в этой вашей новой живописи. Всякие там линии, точки, квадраты. Рада бы, конечно, но… Право, почему бы вам не просветить меня? Ну скажите, что вы сами в них находите?

— Таких картин у нас, пожалуй, только две. Все остальные понять проще простого. Я обязательно пришлю вам билеты, если у вас есть желание пойти.

— Пришлите, хотя бы для того, чтобы я могла поставить их на камине у часов, — попросила она. — Пусть мои друзья думают, что и я не отстаю от века. А ты пойдешь, Эван?

— Если смогу. Все зависит от того, насколько я буду свободен в этот день.

— Они действительно не щадят тебя, милый. — На лице старой миссис Шолто отразилась неподдельная тревога. — У тебя очень утомленный вид. Я думаю, Клод не обидится, если мы все же не появимся.

Я вдруг зримо представил себе, как мать и сын Шолто возникают из ничего прямо посередине выставочного зала.

— Ведь ты тоже ничего не понимаешь в современных картинах, Эван, признайся, — поддразнила сына миссис Шолто.

— Мне нравятся два-три полотна, которые есть у Клода, — ответил он серьезно. — Я люблю время от времени смотреть на них.

Это было верно. Как ни странно, у Эвана было врожденное чутье в живописи. Недавно он купил репродукцию понравившейся ему картины Суэйна «Биллиардная в кабачке». Картина действительно была необычной по свету и композиции: падающий сверху сноп света от лампы, скрещенные кии на зеленом сукне — все это создавало особую, непередаваемую атмосферу.

— Вот Суэйн, пожалуй, мне понятен, — заметила миссис Шолто, словно тоже вспомнила эту картину. Хотя год или два назад она и его относила к разряду «заумных модернистов». — Кстати, как он? Презабавный человек.

— На прошлой неделе угодил в полицейский участок за нарушение общественного порядка в нетрезвом виде, — ответил я. — С ним это случилось впервые, и он клянется, что больше не повторится.

Эван громко расхохотался.

— Вот уж не ожидал от Суэйна!