— Я знаю, Зилк.

— И потом, вот как ты хочешь заботиться о Дагмар, я хочу помогать и приглядывать за тобой, — сбивчиво сказала Зильке.

— Мы же все связаны клятвой, верно? — рассмеялся Отто.

— Вот именно.

— А Паулю поможешь?

— Конечно! Чего спрашивать-то?

— А Дагмар? (Повисла пауза.) Она ведь тоже в Субботнем клубе.

— Да, наверное, — ответила Зильке.

В темноте Отто улыбнулся:

— Надеюсь ты всегда ей поможешь, если сумеешь. Хотя бы ради меня, Зилк.

Больше сказать было нечего, и оба уснули.

По крайней мере, сраженный усталостью Отто уснул мгновенно. Зильке уснула не сразу. Какое-то время она прислушивалась к его дыханию и смотрела на его лицо в лунном свете.

Утром встали вместе с солнцем.

Из своего рюкзака Зильке достала полотенце и маленькую цинковую мыльницу.

— Пойду умоюсь и все такое, — сказала она.

— Ух ты, мыло. Когда маленькими спали на воздухе, ты обходилась без умывания.

— Так я уже не маленькая, — не глядя на Отто, сказала Зильке.

— Мне и в голову не пришло взять мыло, — признался Отто.

— Мальчишки, чего от вас ждать! — наигранно проворчала Зильке. — Ладно, пользуйся моим… Только после меня.

— Конечно. Давай. Ты первая. Я подожду и уж потом.

Они улыбнулись. Раньше запросто пошли бы вместе. Легко, без всякого стеснения. Но сейчас оба понимали, что время невинной близости прошло.

— Я быстро, — сказала Зильке.

— Не спеши.

— Если нужно, в моем рюкзаке садовый совок и туалетная бумага.

— Ты отменный турист, Зилк. А я ничего не взял.

— В ЛНД нас хорошо натаскали. Фюрер за тобой следит, даже когда ты присел в кустиках.

— Я так и думал, что он извращенец.

После туалета и завтрака, который запили ключевой водой, вновь оседлали велосипеды.

— Ох! — закряхтела Зильке.

— И у меня все ноет, — признался Отто. — Ничего, осталось всего двадцать пять кэмэ.

— Ага. И вся обратная дорога.

Деревушка, куда они направлялись, даже не значилась на карте. Тяжелая для велосипедов, изъезженная немощеная дорога пробежала мимо отдаленных ферм и уперлась в затянутый ряской пруд, вокруг которого сгрудились бедные домишки.

В деревне имелись бревенчатая часовенка и вроде как местный трактир, разместившийся в парадной комнате домика, где над входом висела старая жестяная вывеска «Пиво „Битбургер“». Эта же комната служила почтой и крохотным магазином с небогатым выбором: консервы и шоколад в седом налете. Там Отто и справился о тех, кого искал. Герр и фрау Хан. Родные дед и бабушка с материнской стороны.

Отто побаивался, что за пятнадцать лет, прошедших со смерти их дочери, они могли уехать из деревни, но крестьяне Хан, как их ровесники и все предшествующие поколения, родились, жили и умрут на своем пятачке земли. Лишь однажды они ездили в Берлин к рожавшей дочери, надеясь забрать ее в деревню и выдать за славного крестьянского парня, согласного принять ее ублюдка.

Планам их не суждено было сбыться, ибо дочь не вернулась домой. Но теперь в их маленьком жилище перед ними стоял ее сын.

— Ты симпатичный парнишка, — сказал старик, чье лицо в глубоких морщинах кривилось то ли в слезах, то ли в улыбке.

Старуха не таясь плакала, промокая глаза видавшим виды пожелтевшим кружевным платком.

— Ты вправду сынок нашей Инге? — спросила она.

— Конечно, ты глянь, — сказал старик. — Вылитая Инге. Будто никуда не уезжала. Глаза-то прям ее.

Отто неловко переминался перед расчувствовавшейся парой. Его тяготило неумеренное внимание чужаков, с которыми он вовсе не желал породниться.

— Верно! Сынок Инге! — всхлипнула старуха.

— Послушайте, фрау Хан… — начал Отто, но, прежде чем он договорил, сгорбленная старушка метнулась к комоду, на котором стояли семейные реликвии — пара фарфоровых статуэток, музыкальная шкатулка и обрамленные фотографии.

— Погляди, — сказала она, беря одно фото в руки. — Вот твоя покойная матушка.

Отто не шелохнулся. Он смотрел на репродукцию в гирлянде засушенных цветов, которой отвели почетное место над комодом. Портрет Гитлера.