Ага, видит Марья вождя этой страны, высокого, стройного, с узким властным лицом, от одного взгляда его споткнешься, захолодеешь, прямо какой-то очень злобный пиковый король.

«Лихо там людям, наверное…»

Но рядом с этим холодным, как могила, человеком, мерцает нежное розовое облако — его жена. С радостным лицом и пухловатыми руками. Видно, что в поле этим рукам не приходилось картоху выкапывать. И мешки с макаронами не выпадало таскать.

«Счастливица… Хотя бы поэтому. Но хорошо ли этой нежной черноокой женщине рядом с таким властным мужем, сколько детей она ему родила, в любви ли они жили? — обдумывала свое Марья. — Изменяет ли он ей, или строг лишь с подчиненными?».

Телевизионная камера показывает далее длинные ряды полковников, лейтенантов, майоров, подчиненных этому заморскому египетскому вождю. Вот они подъезжают к трибунам — кто-то на ракете, кто на огромных пушках, так и хочется воскликнуть: матерь божья, зачем вам так много орудий, земле-то как тяжко, втихомолку, поди, слезой каждый день умывается?

Вот уже близко подошли танки к центру площади. Экран показывает, как громоздкая тяжелая машина медленно разворачивается прямо перед вождем. Видимо, впереди всех для особо почтительного приветствия.

«Ну, прилипалы, подлизы», — возмутилась было продавщица и чуть не подпрыгнула от возмущения, что и за тридевять земель есть такие угодники.

В танке, кажется, услышали далекую ругню Марьи, вдруг откинули крышку, высунулись из машины бровастые сильные парни, спрыгнули наземь, один даже чуть оглянулся, не в поисках ли лесной заозерной красавицы, чтоб резко бросить, мол, тебе какое дело, живи у своей синей холодной реки да помалкивай, не лезь в дела другого государства.

«Но что это?»…

Через мгновение уже похолодела Марья, прижала в ужасе руку к груди. Потому что камера вдруг намертво прицепилась к молоденькому лейтенанту, который подбежал вплотную к трибунам и, расставив широко ноги, зло и жестоко начал палить по трибуне, на которой египетский вождь, его министры, а рядом с ними и нежная черноглазая женщина.

Следом высоко взвились обломки камней и щепы на трибуне. Вождь тут же уронил себя на скамью. Женщина, как розовокрылая птица, мгновенно кинулась к нему. Но ее оттащили. Подхватили и бездыханное тело вождя, побежали с носилками куда-то вдаль, где уже не вернуть ему жизнь, ибо ни капли судьбы в нем не осталось.

Молодые сильные лейтенанты в танках мгновенно прервали ее, лишь одной обоймой из тяжелых снарядов оборвав политическую волю самых высших и мало кому в будни видимых сил.

В одну минуту эти лихие люди прервали Историю, в одну минуту в мире многое изменилось. Наверно, полетели какие-то межгосударственные договора, без мундиров оказались неведомые Марье правители. К лучшему ли это? Жизнь покажет. Но главное, наверное, в том, что вот так внезапно прерван какой-то, видимо, для многих жителей древней земли очень неприятный, неприемлемый исторический ход.

В той южной стране, как показала камера далее, на самой главной ее площади поднялся невероятный крик, шум, гам. Упал из-за выстрелов не только вождь. Пулями в тот момент скосило многих его министров. Взметнулись скамейки, повалились перегородки. И диктор заморский сообщил: «Анвар Садат скончался от ран через два часа».

— А парни? С парнями-то, с лейтенантами что? — нервно спросила у телевизионного работника Марья, но увидела уже сама: скрутили им руки, одному, другому…

«Неужели теперь им из-за диктатора погибать? — встревожилась она и обозлилась на покойного президента: — У, замазанный пуп!».

Но отчего-то мелкнула еще и другая мысль.

«Может, и замазанный, но и он же человек…»

Большими ножницами чикнула продавщица по куску бязи, покрутила с минуту в ладонях этот спешный в изготовлении платок и… заплакала.

«Парней-то жалко. Какие смелые ребята! С утра ведь знали, что на смерть идут. Пока я тут с макаронами, они уже все наперед знали».

Потом Марье стало жалко их жен, задумалась, каково им сейчас?

«Впрочем, может, лучше с героем прожить хоть один год? Ведь это мужики, настоящие мужики!.. Но… герои ли?»

Опять промелькнули в памяти кадры: трибуна и женщина, розовокрылой птицей упавшая на тело мужа, руки которого уже никогда не обнимут ее теплую шею, не погладят ее блестящих черных волос, не замрут его пальцы в них еще хотя бы на одно мгновение.

— А ее разве не жалко? — спросила себя Марья, поняв, что жена покойного президента уже никогда не будет нежной и молодой. Они, лейтенанты, убили не только ее мужчину, но и их любовь.

Вытерла Марья глаза, открыв настежь окно, подышала свежим воздухом, повела плечом и вздохнула.