— На этом свете жить надо, а не существовать.

— Помнишь, — заговорила она после долгого молчания, — как хорошо было в тот вечер… Тепло, падали листья, шумели деревья, дремали на клумбах астры. Я впервые положила тебе голову на плечо.

— Где это было? — спросил он.

— Около консерватории.

— А, это около забора?

Ну, останешься ли с мужчиной, который, просеивая красоту, охотно преувеличивает худое и спешно уменьшает добро?

— Вот это да! — восхитилась я, впервые увидев чудесного малыша, сына моей гостьи. — У ребенка губы бантиком. Это такая редкость. Сними его быстрее на камеру. Пока мальчик не вырос и не переменился.

Художники Средневековья обожали писать на своих картинах детей именно в этом возрасте, когда у них губы — домиком. Очарованье таких малышей на старых европейских полотнах даже через века радует уже сотни поколений.

Лицо молодой женщины вдруг стало злым, каким-то скошенным от неожиданно вспыхнувшей ярости.

— Это каково мне как матери слышать, что когда мой ребенок вырастет, будет некрасивым!

— Но я не говорила этого…

— Мы сами слышали! Что вы еще можете сказать?

Не с каждым человеком дано общаться. Люди иногда мгновенно опустят тебя до уровня своих очень коротких познаний. Скомкают и уничтожат тебя собственным невежеством. Как от этого уберечься?

— Замолчи! — громко крикнул муж и взмахнул над головой жены рукой.

Испуганно замолчали дети. Притихли стены. Замолчала квартира. В доме пропало слово. И навсегда исчезла любовь.

«Я глажу ее руку, а женщина в это время рассказывает о своих прошлых обидах, и я как будто глажу ее по рубцам».

— Я же ее любил, понимаешь, любил, — охотно рассказывал мужчина о своей умершей жене.

Женщина слушала его и печально думала о том, что он, наверное, полюбит и ее лишь после того, как они расстанутся… не на год, не на десять лет… Когда и она уйдет от него навсегда. К далеким пространствам Вселенной.

— Устала, — сказала хозяйка дома художнику. — Устала каждый раз умирать от одиночества в чужих городах, в разных гостиницах, на чужих перекрестках. Встретишь человека, потянешься к нему, много ему дашь, а он… улетает! И даже не махнет рукой на прощанье.

— Ну, что ж, — ответил художник и предложил: — Хочешь услышать притчу?

Она налила ему стакан чаю. Гость присел за стол и начал говорить:

— Шел Христос по храму. За ним — толпы людей. Все жадно ловили каждую его проповедь. Ближе всех пробралась к Христу слепая, больная проказой женщина. С благодарностью за его теплое слово она дотронулась до одежд говорившего. И… прозрела. Выздоровела. Зато Христос тут же сник, обмяк… Почему? Его сила, его благостное добро ушло на исцеление больной.

— А дальше? В чем мое исцеление? — спросила женщина.

— Дальше речь о тебе. Вся сила твоя ушла на то, чтобы лечить прокаженных. Твое назначение лечить… и умирать. Как цветок осенью. Каждый раз умирать. И с первым теплым лучом возрождаться. Для любви, которой надо все-таки дождаться. А улетели из твоей жизни те, кто тебя не любил. Радуйся! Выздоравливай!..

И жди.

— Стою у окна. Курю! За кольцевой дорогой — синяя даль! А за этой далью — моя девочка! Одна. С больной матерью, которая все время норовит в рукомойнике посадить картошку. Я хотел уйти от этой женщины, от ее бесконечных медицинских рецептов, от невызревшей в рукомойнике картошки и уже явно вызревшей между нами беды. Но там, за кольцевой, рядом с нею — моя девочка.

И я шагнул в эту синюю даль, туда, где они обе. Шагнул и… полетел. В свое будущее. Вместе со своей девочкой. И ее матерью, конечно.

У каждого свой полет и его измерение. Как определишь коридор, в котором лететь, как поймешь, что из этого коридора, как ни старайся, раньше времени не вырваться, так переводишь дыхание и уже легко летишь… Вместе со своей девочкой. Чтоб и она не стукнулась больно и не изодрала до крови локти в том коридоре, который продиктовала жизнь, который, как нелегкий маршрут, необходимо-таки одолеть.

Вчера получила в ателье последние фотографии. Как же я плохо на них выгляжу! На улицу не хочется выходить. Ты меня давно не видела. Хожу нынче только к стоматологу, а он, к сожалению, не обещает больше голливудской улыбки. Как жаль.

Видишь, я про все тебе рассказала, осталось только про стоматологию. В нашем городе материалы в бесплатных клиниках — сплошной брак. Сделают так, что рот не закроется. Нормально работают лишь за большие деньги. А их у меня нет. Я мучаюсь от боли, терплю, но результат не очень хороший. Видимо, нам по статусу и судьбе уже не положено быть зубастыми. Надо было во время молодой крепкой жизни кого-то пристрелить, за кем-то погнаться, кому-то грозить из окошка автомобиля кулаком, банкротить предприятия, лукавить с фальшивыми авизо, разбирать на запчасти украденные автомобили, отвозить стариков на помойки, захватывать чужие квартиры, и тогда мы были бы с деньгами, а как следствие, и с голливудской улыбкой.