Вдруг в избе послышались голоса. В дом пришли гости. И Леонтий приник к чердачному перекрытию, чтоб услышать их разговор.

— Большая беда пришла в наши края, — сказал хозяин дома Ян.

— Слышал я, мужики, что в Купятичах сожгли 38 человек, — произнес с болью в голосе Юзеф.

— Одним меньше сожгли… — поправил его Гавриил. — Леонтий, говорят, сбежал.

— Вот молодец! Хоть один удрал из той беды…

— Какой молодец? — возмутился вдруг Гавриил. — Его же немцы повсюду ищут. Как встретите, порешить бы беглеца, и концы в воду. Из-за него же могут всех нас пострелять.

Мужики в испуге крутанули головами, прикрыли дверь плотнее, чтоб в той комнате, где гуляет свадьба, ничего не слышали.

— Как же ты мог такое сказать, Гавриил? — возмущенно уже спросил Степаныч.

— Представляете, что со мною было? — вскричал Леонтий. — Сижу я на чердаке, в мороз — босой, по снегу пять километров бежал, окровавленный… Немцы-таки прострелили половину лица. Перед глазами горящие дети, гибнущая жена… Как же выла в огне бабка Скорчинска, руками слабыми защищая внуков от огня! А он… Жаль, что и я там не сгорел… Убью! — кричал кузнец. — Все равно его убью… Ах ты, бандеровец затаенный! Властям я об том не доносил. Но я сам… Как выпью, так и убью!

— Милицию! Милицию! — взвыла Катруня. — Угроза для жизни… В суд! У нас пятеро детей, сиротками будут.

Степаныч поднял руку.

— Не надо в суд, — изрек строго он. — Успокойся, Леонтий, — приказал хозяин дома кузнецу. — Никакой Гавриил не бандеровец. Он, если по честности говорить, просто трус. И рассуждал тогда как шкурник.

На лице женщины в это время — целый калейдоскоп чувств, которые менялись едва ли не со скоростью звука: от страха за жизнь супруга до желания непременно, тут же отбить его из рук всяческих вражин.

— Я сама ему нынче устрою суд, — произнесла решительно Катруня, уже успев придти в себя. Подбоченившись, женщина бесстрашно кинулась в бой. В свой бой…

— Чего это, Леонтий, ты в армию не пошел, когда наши войска отсюда уходили? — шипела она на кузнеца. — Погляди, какой ты и по сей день здоровый! Кулаки у тебя пудовые, плечи во… — развела руками жена Гавриила. — Хотел в болоте с женой и детьми отсидеться? А мой каков? — показала она на мужа. — Он же задохлик, у него в войну туберкулез был.

Она обвела руками комнату и изрекла жестко:

— Нет здесь героев! Все в войну шкурниками были. Все спасали лишь себя. Только курица от себя гребет, ясно!

Тут уж не выдержал такой наглой бабьей логики гость, поднялся, кашлянул и негромко произнес:

— Был в вашей деревне герой! Я и приехал сюда, чтоб о нем рассказать. Из Сибири я приехал. Потому что каждый из нас клятву дал: если кто-то останется из нас живым, непременно найдет наших родных.

И последовал рассказ про плен, каменоломню, городок Морли, самолет, который через океан подкидывал в Аргентину рабов. Про катастрофу, которую устроили пленники фашистам над Фолклендами, про труднейший путь домой, про то, как везде и всюду у всех народов решались проблемы Василия тайком, по-народному, по какому-то высшему разуму, по какой-то доступной только простым людям логике. Потому и остался он живой. И смог вот нынче приехать в Белоруссию.

Свадьба гуляла, а в этой комнате висела тишина. Иногда мужики тяжко вздыхали, кто-то тайком глотал валокордин, кто-то доставал из кармана носовой платок.

— Рядом со мной в самолете был солдат из Белоруссии… И тоже пел перед смертью Интернационал!

— Но кто же это?..

Василий перевел дух, чтоб успокоиться, и добавил:

— Алесь Ахремчук…

— Алесь?

И запнулась вдруг бойкая и неугомонная на язык жена Гавриила. С лица Катрины мгновенно, как маска, сползли наглость, дурь, оно вдруг стало бледным, испуганным, человечным.

— Алесь? — переспросила она и упала всем телом на стол, забилась в судороге, — Алесюшко!.. Это ж мой брат, — выдавила из себя она сквозь горькие причитания. — И разница-то между нами была совсем ничего. Мы — погодки. Вместе росли. Он — моя душа. Что скажет, то я, бывало, и думаю. Неужели Алесь так страшно погиб?

— Красиво погиб, — поправил Катрину Василий.

А та и не глядела уже в сторону еще скулившего от боли мужа. И стала вроде бы выше ростом. Светлее. Прекраснее…

Хозяин дома поблагодарил гостя за приезд, ушел в другую комнату, вернулся с бутылкой, попросил всех помянуть Героя, настоящего, несмотря на молодость, мужика. Воздав прошлому, вернулся к настоящему, глянул сердито на Леонтия, Гавриила и наказал строго:

— Вы это… распрю кончайте. Перестаньте терзать себя и других враждой. Теперь нужен только мир. Чтобы растить детей. И ставить героям памятники.

Люди за столом кашлянули, кто-то повернулся к окну. Все понимали, что подобная распря не кончится никогда, что этим полешукам нельзя встречаться никогда — ни в лесу, ни на улице, ни на болотной кочке, под которой один из них… непременно утопнет. А уж тем более не положено быть им за одним столом. Изменить ли непримиримое в ситуации, когда у одного из них по сей день травы под ногами горят, а в душе до конца дней могут остаться лишь мрак и боль?