Мимо клочьев осеннего дыма,

Мимо давних скорбей и тревог,

И того, что мной было любимо,

И того, что забыть я не мог.

Все хорошее или дурное,

Все добытое тяжкой ценой

Навсегда остается со мною,

Постепенно становится мной:

Все вобрал я — и пулю, и поле,

Песню, брань, воркованье ручья…

Человек — это память и воля.

Дальше тронемся, память моя!

На том берегу

1

Обжигаясь о жаркие листья,

Осень падает птицей с откоса.

В рощах, как в недостроенном доме,

Запах сырости и купороса,

Листья вьются багровые, ржавые.

Поезд мчится полями, дубравами.

Будит села, застывшие в спячке,

Будит станции и водокачки,

И вослед ему смотрят полячки —

Деревенские пани лукавые…

Жду сегодня свиданья с Варшавою.

Вот прошло уже около года

После встречи короткой. И снова

Я взволнован.

А может, Ядвига

Выбегает встречать эшелоны?

Без платочка, в убогом пальтишке,

Плечи острые, как у мальчишки,

Шея тонкая, как у галчонка,—

Некрасивая, в общем, девчонка.

Помню, как она нас провожала.

Сколько дней с той поры пробежало!

Лешка Быков, сержант белозубый,

Хохотал:

— Да куда тебе с нами!

Воевать — не девчачья работа! —

А кругом потешалась пехота:

— Как-нибудь довоюем и сами!

— Ишь влюбилась в сержанта, что кошка

— Ну и сукин же сын этот Лешка! —

Лешка крикнул:

— Ну, ладно! Довольно!

Жди, Ядвига, вернемся по войне!

Лешка Быков погиб под Марцаном,

Он уже не вернется «по войне».

Он под памятником деревянным

Спит, в немецкую землю зарытый,

Спит в Германии рядом с врагами,

Им убитыми, ими убитый.

Жизнь его была родине отдана,

Его тело земле было предано,

Ну а память — друзьями разобрана,

И тревожит меня столько лет она!..

Все записано в ней, словно в книге,—

Мне досталась глава о Ядвиге.

2

…Мы впервые вступили в Варшаву

Поздно ночью. Ни улиц, ни зданий.

Только камни да ветер шершавый,

Налетевший со звуком рыданий.

Ни домов, ни прохожих, ни света,

Только стены одни нежилые.

Мы стояли и ждали рассвета

В иностранной столице впервые.

Не пришлось побывать мне туристом

В городах зарубежных держав.

Мы стояли в разбитой Варшаве,

Автоматы невольно прижав.

И в холодном январском рассвете,

Возникавшем из зимних глубин,

Все казалось сперва лиловатым,

Только снег был слегка голубым.

Словно соль, растравлявшая раны,

Он пропитывался зарей.

Обожженные зданья и храмы