Если бы можно было просто так, без всякого дела, бродить по городу, слушать перезвон колоколов, рассматривать прохожих!

Катя всю службу истово молилась, крестилась, не спуская глаз с лика божьей матери, ее пухлые губы что-то беззвучно шептали. Нине неловко смотреть на сестру, будто подглядываешь за чем-то сокровенным. Нина думала о постороннем… «Каждый писатель пишет про свое — Толстой про высшее общество, Достоевский про бедных, Станюкович про море. Увидеть бы море. Интересно, какое оно? Коля говорит, что разное. Как это — разное? Река тоже бывает разная: когда небо голубое — река голубая, если солнце садится, река начинает розоветь, а если туча, то и река темнеет. Но море — это, конечно, совсем-совсем другое. Скорее бы стать взрослой, самостоятельной. Хорошо бы поездить, посмотреть все своими глазами. Неужели всю жизнь так и проживешь в этом городишке…»

Под конец службы Катя неожиданно попросила:

— Давай исповедуемся.

— Ну вот еще!

Катя упрашивала настойчиво, в глазах у нее блестели слезы. Одна она не может, но ей надо! Испугавшись, что Катя вот-вот расплачется, Нина согласилась. С внезапно охватившим ее ожесточением Нина мысленно повторяла где-то услышанную фразу «чем хуже — тем лучше». Пусть.

Она не хочет больше себя обманывать.

— Ты иди первая, — шепнула Катя, опускаясь на колени и мелко крестясь.

Волнение сестры передалось Нине. В первые минуты она не поняла, о чем бормочет священник. Твердила про себя: «Сейчас, сейчас досчитаю до десяти и скажу… всю правду скажу… только не врать…» Пугаясь собственных слов, прошептала:

— Батюшка… я… мне кажется… нет, не кажется, а правда, я не верю в бога…

Нина ждала. Внутри у нее что-то похолодело, сию минуту священник скажет нужные слова, и все прояснится, и никаких сомнений. Она с надеждой взглянула в лицо священника и увидела пустые глаза, как у святых на иконах. Эти глаза ее, Нину, не видели. Батюшка торопливо забормотал:

— Молись, дочь моя. Да ниспошлет всемилостивый господь наш на тебя благодать… — Продолжая бормотать, он накрыл ей голову епитрахилью.

На мгновение стало душно, и что-то горькое и злое подступило к горлу. Захотелось крикнуть что-нибудь обидное этому холодному, как плиты на могиле, старику, — ведь она ему в таком страшном призналась, а он… И все же Нина сдержалась — сработала бабушкина муштровка. Привычно-вялым жестом священник ткнул ей в губы пахнущую воском сухую руку.

Из церкви сестры шли сначала молча. Потом Катя сказала:

— Я рада, что исповедовалась, а ты?

По ее мягкому тону Нина поняла, что сестра находится в том умиротворенном, вселюбящем и всепрощающем настроении, которое и она раньше испытывала после исповеди.

Уклоняясь от ответа, Нина спросила:

— Когда ты пойдешь на курсы?

Все, о чем Катя с явным удовольствием говорила, она сто раз слышала. Пусть на здоровье рассказывает, лишь бы не затрагивала господа бога.

— Через четыре месяца я научусь печатать на машинке, — тихим, счастливым голосом говорила Катя, — буду сама зарабатывать. Коля обещал достать сдельную работу.

— Про деньги, наверное, грех говорить после исповеди, — у Нины это вырвалось само собой.

— Ты всегда вот так, — сказала Катя обиженно. — Не надо, Ниночка. Завтра пойдем причащаться. Я рада, что новая жизнь начнется с причастия.

Нет больше сил сдерживаться.

— Чему радоваться?! А ты вдумывалась, что такое причастие? Нам дадут тело Христово съесть и выпить кровь Христову. Ужас! Съесть и выпить… Нет, я не могу! Не могу!

Сестры стояли под какими-то освещенными окнами. Нина видела, как побледнело, а потом покраснело Катино лицо, как его исказила гримаса испуга, пухлые губы раскрылись, вот-вот заплачет. Надо бы остановиться. Но ее распирало от негодования, жалости к чему-то непонятному, от протеста против этой постоянной фальши.

— Я не могу больше притворяться! Ведь они все врут! — крикнула она.

Катя подняла руки, как бы отталкивая от себя страшные слова сестры.

— Ты… Ты кощунствуешь! Замолчи! Я не хочу тебя слушать! — Катя кинулась в темный переулок.

Домой они пришли разными путями.

Утром Нина решила не ходить в церковь, она была уверена, что Катя ее не выдаст, не скажет бабушке об ее отказе от причастия. Как бы сестры ни ссорились, они никогда друг на друга не жаловались.

Постепенно воспоминания о ссоре сгладились, и старшие сестры старались избегать скользкой темы. Изредка, когда Катя уходила в церковь, Нина мучилась — не может она Катю переубедить. Успокаивала себя тем, что Катю надо щадить: ей нелегко совмещать обучение машинописи и занятия в школе. И в последнее время Катя частенько прихварывала.