Нина пошла от иконы к иконе, зажигала одну от другой тонкие свечи, устанавливала их, крестилась и, поклонившись в пол, целовала холодный запотевший оклад. Она терпеть не могла из-за брезгливости (все лижут) целовать иконы и обычно, обманывая бабушку и сестер, чмокала воздух. Но сейчас, прижимаясь губами к иконам, упивалась собственным смирением. Пусть! Чем ей неприятнее, тем лучше для Кати.

Субботняя служба кончилась поздно.

Улицы темные, прохожих мало, бегут подгоняемые морозом и хлестким ветром. Скрипит снег под пимами. Зябнут руки и лицо.

Дома бабушка ахнула: «Щеки поморозила». Принялась оттирать снегом, намазала гусиным жиром. В кухне уютно, тепло, хотя окна доверху покрыты мглистой изморозью. Самовар выводил тоненькую песенку. Бабушка налила Нине чаю в свою большую чашку.

— Пей сколько можешь: чай — первое средство от простуды. Живо согреешься.

Накидывая петли на спицы, бабушка рассказывала: приходил Аксенов, сделал Катюше укол, и она уснула. Все спрашивала, не пришла ли Нина. Мама тоже уснула, пусть поспит. Натка отправилась ночевать к Юле, Варя забегала, заглянет завтра утром. Катюша повеселела. Ей всегда легче, когда Аксенов приходит.

Давным-давно бабушка не разговаривала с ней так доверительно, а на ночь поцеловала Нину, что она делала только, когда сестры были маленькими.

Утром Катя, уже умытая и причесанная, позвала Нину и нетерпеливо спросила:

— Ходила в церковь?

— Да, в собор, на все деньги поставила свечи.

— Спасибо. Знаешь, мне уже лучше. — Катя улыбнулась спекшимися губами, по желто-пепельному лицу поползли паутинками морщины.

— Конечно, лучше, ты сегодня хорошо выглядишь, — проговорила Нина, ужасаясь Катиной худобе.

— У меня ничего не болит. Я хочу есть.

Обрадованная Нина помчалась в кухню.

— Катя есть просит!

Бабушка засуетилась. Все забыли, когда Катя просила есть. Накануне бабушка отнесла в торгсин свое обручальное кольцо, получила крупчатку, сахар, масло, французский белый батист в подарок Кате.

Неожиданно для всех Катя с удовольствием поела и скоро уснула. Нина отправилась в кухню, прихватив алгебру.

Мороз пошел на убыль. За окнами валил и валил густой снег. От непрерывного мелькания в комнатах какое-то особое свечение. Пощелкивала дровами печь. Пахло сдобным тестом. Завтра Катин день рождения, бабушка испечет ее любимый сладкий пирог с урюком.

Доктор Аксенов, когда ему наперебой принялись рассказывать, что Кате лучше, никакой радости не проявил. Нина заметила, как доктор с бабушкой переглянулись. После его ухода бабушка долго сидела в своей комнате, не зажигая света. В доме сладко пахло валерьянкой.

И в этот вечер бабушка отправила Натку ночевать к Юле, а Варю оставила у них. Ночью сквозь сон Нина слышала неясные шорохи, шепот. Просыпаясь, видела слабую полоску света под дверью детской.

…Кто-то осторожно теребил ее за плечо. Бабушка, в съехавшем на затылок чепчике, что-то шептала. Варя, одетая, сидела на Наткиной кровати, прижав носовой платок к лицу. Бабушка тихо, с отрешенным спокойствием сказала:

— Вставай, Ниночка, Катюша умирает. — И прибавила: — Нельзя кричать — это может затянуть агонию, и тогда Катюша долго еще будет мучиться.

Бабушка прошла в детскую, открыв настежь двери.

В детской какой-то странный клекот.

Мама потерянно повторяла одну и ту же фразу:

— Сейчас пройдет, сейчас пройдет…

Нина прислонилась к косяку. Бабушка и мама, склонившись над кроватью, заслонили Катю. У иконы желтым светом мигала лампада, на комоде в высоком бронзовом подсвечнике оплывала толстая свеча. «Наверное, лампаду зажгли потому, что Катя умирает».

Нина увидела лицо Кати, и даже не лицо, а одни глаза, круглые, с расширенными зрачками, они смотрели на нее. И вдруг Нина поняла — Катя ее не видит… С черных потрескавшихся Катиных губ срывались несвязные обрывки слов…

Катя забилась в руках мамы, потом притихла и почти явственно прошептала:

— … дними меня.

Мама приподняла ее с помощью бабушки, посадила в подушки. Катина голова запрокинулась, словно тонкая шея не в силах ее поддерживать.

Катя затихла. Совсем.

Все, что потом Нина делала, ей казалось, делает кто-то другой, и этот другой — черствая, эгоистичная девчонка, у которой никогда сердце не разорвется от жалости к Кате и от горя, которая способна, как это ни странно, пить и есть, когда в столовой в переднем углу стоит гроб, а в нем Катя, чужая, застывшая. И это черствая девчонка даже заметила, что на похороны пришли чуть ли не все ребята из Катиной группы, что все плачут и жалеют Катю.

Кто-то громко сказал:

— Сегодня день рождения Кати. — Оказывается, это она, Нина, сказала.