Нина старалась почаще исчезать из дому. Похоже, что Африкану это не очень нравилось. Однажды, когда она поздно пришла из школы, спросил:

— Почему ты так задержалась?

— У нас был литературный кружок, — Нина постаралась ответить как можно независимее. Мара убеждала: «Важно с первых дней уметь себя поставить».

Его прорвало:

— А кто будет посуду мыть и обед на завтра готовить? Мать придет со службы и еще должна в кухне хлестаться! Что важнее: общественные нагрузки или здоровье матери?

Нина хотела сказать, что ничего не случится, если домашние дела она сделает на три часа позже, но он не дал ей говорить.

— В ваши годы люди сами себе кусок хлеба зарабатывают, а вы сидите на шее матери и не хотите помогать!..

Нина долго ревела в подушку: какое он имеет право попрекать?

Пришлось оставить литературный кружок. Не дожидаться же, чтобы еще раз такое услышать.

Маму Африкан обожал. В ее присутствии никогда не повышал тона, кидался ей навстречу, когда она приходила со службы, и, опустившись на колени, снимал с нее боты. Оживлялся он еще, когда собирался в гости или ожидал гостей. С ними просиживал до утра за преферансом. Выпив, становился разговорчив, целовал руки дамам, отпускал, как говорил Коля, гусарские комплименты. К удивлению сестер (они его считали стариком), Африкан великолепно танцевал: легко кружил даму, прищелкивая лихо каблуками. При гостях он всегда приглашал Нину: «Мадемуазель, на тур вальса». Нонна Ивановна как-то назвала Илагина «душой общества». «Душа общества» не походил на того молчаливого человека, постоянно чем-то озабоченного, с брезгливой миной на лице, к которому привыкли сестры. Нина ни разу не видела отчима за книгой. За утренним чаем, просматривая газету, он язвительно говорил:

— Поглядим, что товарищи сегодня нам соврут.

— Зачем же вы вранье читаете каждый день? — не выдержала Нина.

— Все надеюсь, что правду напишут. — Африкан иронически взглянул на нее поверх газеты.

— Писали в газете, что построят новое здание для ЦРК, и построили. — Нина сделала вид, что не замечает маминых предупреждающих знаков. — Вот видите, не вранье же!

— Действительно, построили Центральный Рабочий Кооператив — деревянный сарай! А ты магазин Второва или Елисеева видела когда-нибудь? Ага, не видела, а тоже лезешь спорить.

— Вы почитайте первую страницу, — настаивала Нина. — Тут написано, сколько миллионов Советское правительство отпустило на ликвидацию беспризорности и на кредиты крестьянству.

— Читал, — Илагин небрежно отбросил газету и, оттопырив мизинец, принялся размешивать сахар в стакане, — не душили бы крестьян налогами, и кредиты не нужны были бы.

— Бедняки не платят налоги. Это только кулаки…

— Вечная манера у тебя спорить, — оборвала Нину мама.

То, чего опасалась бабушка, все же случилось: Натка отчаянно надерзила отчиму. Скандал разыгрался, когда Нина была в школе. Еще с порога в нос шибануло нашатырным спиртом и валерьянкой. (После смерти Кати эти запахи неизменно вызывали тревогу.) Натка с красным, распухшим от слез лицом жалась в кухне к печке. На вешалке знакомая шуба доктора Аксенова. Нина кинулась в столовую. Мама лежала на диване: на голове мокрое полотенце, в ногах — грелка. Доктор Аксенов, сидя у стола, выписывал рецепт.

Сняв пенсне, он посмотрел на Нину не то укоризненно, не то печально, и покачал головой, будто она, Нина, в чем-то виновата.

— Сходи в аптеку, — тихо проговорил Африкан, — как можно скорее, — на Нину он даже не взглянул.

Удивило лицо Африкана, таким несчастным Нина его еще не видела: под глазами набрякли мешки, кажется, даже пышные усы сникли.

— Что с мамочкой? — спросила Нина у Аксенова шепотом.

— Сердечный приступ, — тихо произнес доктор. — У мамы больное сердце, его надо беречь.

Мама протяжно застонала. Отчим бросился к дивану, взял мамину руку, попытался нащупать пульс и испуганно зашептал:

— Доктор, пульса нет…

Доктор склонился над мамой. Маленький, круглый, из-под рукавов пиджака торчат тугие накрахмаленные манжеты, милый-милый. Вытащил из кармана знакомые с детства часы с двумя золотыми крышками.

— Ну, ну, без паники, — пробурчал Аксенов, — пульс есть. Н-да, слабенький. Но есть.

Нина шагнула к маме, но Африкан умоляющим тоном повторил:

— Сходи в аптеку. Как можно скорее.

Во дворе Нину догнала Натка.

— Я ведь не хотела… Не думала, что мамочка так расстроится…

— Лучше побыла бы там. Вдруг что-нибудь понадобится.

— Он меня не подпустит к мамочке…

В аптеке, где сестрам пришлось ждать лекарства, Натка призналась, как все произошло.

— Я мыла пол. Забежала Юля… Нам надо было поговорить… Я недалеко ее проводила. А мамочка пришла и стала сама домывать пол, а тут принесло Африкана. Он, конечно, стал меня отчитывать: я — такая, я — сякая, такая же эгоистка, как старшая сестра. Это, значит, ты. Тут я обозлилась и заявила, что не намерена выслушивать замечания от постороннего человека. Ну и началось.