Он говорил долго, подогревая себя жалобами.

— Пожалуйста, запишите, — Анна заглянула в историю болезни, — Никанора Васильевича ко мне на прием.

Но Харитоньев не унимался. Поговорив о бессоннице, принялся жаловаться на своего соседа: на редкость неприятная личность. Пусть его переведут в другую палату.

«Уж вряд ли неприятнее тебя», — подумала Анна и ту же мысль прочла на лице сестры.

— Вы же сами просили двухместную палату, — сказала Мария Николаевна.

— Я не с вами разговариваю, а с доктором, — оборвал ее Харитоньев. — Я, как персональный пенсионер, имею право на особые условия.

— У нас есть свободная койка в пятиместной. Только на северную сторону, — невозмутимо предложила Мария Николаевна.

Харитоньев заговорил, голос его срывался. Как это расценить? Он приехал отдыхать. Он не позволит обращаться с ним, как с мальчишкой. Он напишет в ЦК. Он сделает это не ради себя, а ради других, пусть хоть у других будет отдых полноценным.

Ни один мускул не дрогнул на лице Спаковской. Она позволила ему выкричаться и, когда он, наконец, замолчал, как ни в чем не бывало спросила:

— Никанор Васильевич, а когда же выступите перед отдыхающими? — И, обращаясь к Анне, пояснила: — Никанор Васильевич — удивительный рассказчик.

— Да, — пробормотала огорошенная столь резким переходом Анна.

Мария Николаевна пренебрежительно фыркнула.

В дверь заглянула санитарка.

— Маргариту Казимировну вызывают к телефону.

Все облегченно передохнули. Спаковская на минуту задержалась, договариваясь с Харитоньевым о его выступлении. Когда они вышли из палаты, Анна спросила:

— Он действительно интересный рассказчик?

— Заговорит всех до столбняка, — сказала Мария Николаевна.

— Зачем же…

— Мы договорились на той неделе, потом перенесем, а там у него и срок кончится, — Спаковская засмеялась.

«Это надо уметь», — не без иронии про себя отметила Анна.

Поговорив по телефону, Спаковская сообщила: приехали из курортного управления, придется обход продолжить без нее.

— Покажите мой кабинет, — предложила Анна сестре. — Я хотя бы мельком просмотрю истории болезни. Десяти еще нет.

Войдя в большую светлую комнату, свой кабинет, Анна удивилась:

— Ведь здесь же свободно разместились бы четыре кровати. Разве нет в корпусе более подходящей комнаты для кабинета?

— Есть.

— Вы мне ее покажите, — Анна заглянула в историю болезни и, удивленно приподняв густые брови, проговорила: — Ну и ну! Харитоньеву 73 года. Да он великолепно сохранился.

— А как же! Туберкулеза у него нет и в помине, а каждый год отдыхает здесь.

— Почему?

Мария Николаевна в ответ только пожала плечами.

— Я слышала ваш разговор с начмедом о курящих медиках. Но у меня… — она вытащила из кармана папиросу и подошла к окну: — хроническая болезнь.

— Вы были на фронте? — спросила Анна.

— Да. С первого дня до последнего. А вы?

— Была. Простите за назойливость. Нам вместе работать. У вас есть семья?

— Есть. Я воспитываю племянника. Собственно, это даже не племянник, а пасынок моей умершей сестры. Я его усыновила. Такой занятный хлопец.

«Значит, мужа у нее нет», — решила Анна.

— Я хочу вас предупредить, доктор: у меня характер неуживчивый.

— Между прочим, и у меня неуживчивый. От сестер я требую безукоризненного порядка в отделении и исполнительности.

— Спаковская тоже.

«Что она этим хотела сказать?» — подумала Анна и, взглянув на часы, встала. Пора на обход.

Поднимаясь по лестнице, услышала снизу голоса. Разговаривали в гладилке, расположенной под лестницей.

Молодой девичий голос произнес:

— Глянь-ка — новый врач.

— А толку, что новый, — голос был хриплый и принадлежал явно пожилой женщине, — нам от этого не легче. Прилетела какая-нибудь птичка-курортница почирикать.

Анна оглянулась на идущую позади нее сестру. Лицо Марии Николаевны было непроницаемо. На Анну сестра не смотрела.