Прокурор в своем возражении указал на неопровержимость доказательств против него.

Ичалов встал снова.

— Никогда Ичалов не был и не будет убийцей, еще менее вором. Мне бы стоило только произнести одно слово — и вы убедились бы, что мое место не на скамье подсудимых. Я однако не скажу его, но повторяю вам: не делайте ужасной ошибки! Не осудите человека невинного.

— Вас никто же не стесняет, господин Ичалов, — заметил председатель, — скажите это слово, мы просим вас.

Но Ичалов все-таки упорно молчал.

В ожидании выхода присяжных я пошел по коридору, расспрашивая и сравнивая мнения о ходе процесса.

Вдруг я услыхал, что кто-то назвал меня по имени. Я обернулся. Подле меня стояла Анна Дмитриевна Боброва. Она была в черном платье, лицо ее покрывала страшная бледность, глаза блестели.

— Вы одни здесь? — спросил я у нее.

— Одна. Брат мой завтра должен рано ехать и лег спать. Говорят, что все места заняты и что меня не впустят. Помогите мне, ради Бога, пробраться в зал суда.

При содействии судебного пристава мы вошли в ложу.

Места все были заняты; пристав приказал принести стул, который поставили в проходе между рядами скамеек.

Только Анна Дмитриевна села, раздался голос пристава: «Суд идет». Все встали. Двери за нами затворили, и я должен был остаться в ложе.

Председатель, два члена суда, прокурор и секретарь заняли свои места. Ичалов стоял подле Аарона.

Присяжные заседатели один за другим выходили из совещательной комнаты и становились перед присутствием суда. Раздался голос председателя.

— Господин старшина! Не угодно ли вам прочитать вопросы суда и ваши ответы.

Старшина, держа в руках вопросный лист, начал читать:

— Виновен ли подсудимый, дворянин Никандр Ичалов, 22-х лет, в том…

При слове «Ичалов» возле меня кто-то дрогнул. Я оглянулся… Анна Дмитриевна поднялась со своего стула с совершенно изменившимся лицом; она смотрела неопределенно вдаль и вся дрожала.

— Что, обвинили? — спросила она у меня.

— Не мешайте! Дайте дослушать, — сказал я шепотом.

Старшина присяжных дочитал первый вопрос и остановился, чтобы дать понять, что за сим последует ответ.

Анна Дмитриевна так сильно схватила меня за руку, что я пошатнулся.

Я снова взглянул на нее. Она, казалось, вся обратилась в слух.

«Да, виновен!» — раздался вердикт присяжных.

При этих словах Боброва вскрикнула каким-то раздраженным, отчаянным голосом и без чувств опустилась на стул.

— Наконец! — раздался чей-то звучный голос, который заставил всех вздрогнуть.

Это слово было произнесено Ичаловым.

Председатель объявил заседание прерванным до вывода лица, с которым сделалось дурно. Он отдал соответственное приказание судебному приставу. Присяжные было направились обратно в совещательную комнату. В это мгновение Боброва пришла в себя и, поднявшись со стула, направилась к маленькой перегородке, отделявшей ложу публики от залы заседания. Волосы ее распустились и упали на плечи длинными черными волнами.

— Постойте, ради Бога, постойте! — произнесла она слабым, но внятным голосом. — Я виновата, не он. Выслушайте меня, я убила Елену Русланову!

Затем, падая на колени и подняв обе руки кверху, как бы умоляя о пощаде, она сказала, обернувшись к Ичалову:

— Простите мое малодушие… простите мне мою трусость, Ичалов!..

Такой же крик, как и в первый раз, завершил ее слова; она грохнулась на пол.

Все это произошло в несколько секунд.

Председатель удалил присяжных. Боброву, по его приказанию, вынесли: она была в обмороке.

Ее отнесли в одну из комнат, в которых помещалась канцелярия суда. Медик стал хлопотать подле нее, и ему удалось привести ее в чувство.

По странной случайности, в медике я узнал Тархова. Это особенно обрадовало меня, потому что Тархов был домашним врачом Бобровых и мог сделать вывод о душевном состоянии ее вернее, нежели кто-либо другой из его товарищей по профессии.

Когда все несколько успокоились, председатель предложил секретарю записать в протокол показания Бобровой. Затем он обратился к прокурору, прося его дать свое заключение по поводу слов, произнесенных девицей Анной Дмитриевной Бобровой.

Прокурор предложил суду приостановить свои действия, признавая необходимым исследовать, насколько могло быть верным заявление Бобровой.