Ичалов молчал.

— Я могу даже сказать вам, что это платье шил вам портной Фишер.

— Это, действительно, мой портной.

— Не ваши ли это сапоги?

— Может быть, и мои.

— Не были ли они на вас 20-го октября?

— Не помню.

— Не в них ли вы были, когда бежали по саду Русланова?

— Когда?

— 20-го октября, после убийства!

— Я уже сказал вам, что 20-го октября не выходил из дома.

— Каким образом досталась вам бриллиантовая диадема Елены Руслановой?

— У меня ее нет.

— Знаю. Вот она здесь, в этой коробке. Эту диадему вы продали Аарону в Москве по баснословно дешевой цене.

— Я никакого Аарона не знаю и в Москве не был.

— Позвольте посмотреть вашу правую руку?

Ичалов протянул ко мне свою правую руку и держал ее наружной стороной кверху. Я ее перевернул. Два большие, уже почти зажившие шрама виднелись на ладони. Пятый и четвертый пальцы были наполовину согнуты.

— Прошу вас вытянуть согнутые пальцы.

— Я не могу, пальцы мои болят.

— Отчего болят ваши пальцы?

— Я порезал себе руку во время охоты.

— Так вы настаиваете на своем? Вы не признаете себя виновным?

— В убийстве Елены Владимировны я виновен настолько же, насколько и вы.

— Но я могу рассказать вам теперь все подробности совершенного вами преступления.

— Мне будет очень интересно их выслушать.

— 20-го октября, во время бала, вы зарезали Русланову и похитили с ее головы диадему. Спускаясь через окно по лестнице, вы ее уронили и упали вместе с нею. Падая, вы выронили диадему и нож, которым при падении ранили себе руку. При этом пола вашего пиджака застряла в расщепе лестницы. Вставая, вы оторвали кусок вашего пиджака. Затем, подняв оброненные вещи, вы пробежали садом и перелезли через забор. Вы думали, что вас никто не видел в это время. Но вы упускаете из виду, что оставили кусок вашего платья на лестнице, что от ваших сапог остались следы на снегу и что кровью своей вы обрызгали забор. По этим указаниям началось следствие.

21-го октября вы уехали в Москву, где остановились в гостинице «Мир». Туда являлся к вам ростовщик Аарон, с которым вы условились в цене за бриллианты. На другой день вы послали к ростовщику рассыльного, бляха № 61, а сами скрылись и поехали к отцу в деревню. Верно? Не так ли? Вы видите, господин Ичалов, что я знаю столько, чтобы не сомневаться в том, кем совершено преступление. Я советовал бы вам не упорствовать далее в запирательстве: чистосердечное признание облегчает наказание, и вам было бы лучше избавить меня от необходимости уличать вас посредством свидетелей.

— Я не виновен в убийстве Руслановой, — сказал Ичалов.

Я отворил боковую дверь и позвал Аарона. За ним вошли доктор и конвойные.

— Хаим Файвелович Аарон, — сказал я, — нет ли между нами того, кто вам продал бриллианты?

Аарон подошел к Ичалову и сказал ему:

— Отдайте мне мои триста рублей! Я знаю, что они не у вас, но вы виноваты в том, что я их теряю.

Ичалов оставался спокойным, не обращая внимания на слова еврея.

— Хаим Файвелович Аарон! Повторите ваше показание.

Еврей снова рассказал то, что уже было известно.

— Ну, что же?

— Ничего! — сказал Ичалов.

Я велел увести Аарона в тюремный замок и предложил доктору осмотреть руку Ичалова. Доктор заключил, что сухие жилы двух пальцев были повреждены порезом очень острого ножа.

Я предъявил тогда Ичалову письмо, представленное портнихой Мазуриной. Он отозвался, что в первый раз его видит.

Затем я велел ввести Фишера. Он при Ичалове вновь рассмотрел пиджак, штаны, жилетку и повторил, что все эти вещи сшиты в его магазине по заказу Ичалова для него самого.

— Я постановляю, — сказал я, подавая Ичалову протокол для подписи, — заключить вас под стражу согласно статьям 119 и 421 Устава уголовного судопроизводства и пункта 4-го статьи 1453 Уложения о наказаниях.

Секретарь в это время доложил, что несколько лиц ожидают меня в приемной. Опасаясь, как бы не произошло какой-либо сцены, я сам проводил арестанта до выхода. Ичалов не сопротивлялся. В приемной мне бросились в глаза старик Ичалов, Руслановы и Бобровы. Проходя мимо Анны Дмитриевны Бобровой, Ичалов окинул ее каким-то насмешливым взглядом. Она глядела на него с выражением любви и сострадания; щеки ее пылали, она была взволнована. «Положительно, они влюблены друг в друга!» — подумал я. Возвращаясь в кабинет, я пропустил впереди себя Русланова.

— Так вот, кто негодяй, убивший мою дочь! Кто бы мог подумать! Верните его, если можно, я желал бы с ним поговорить.

— Завтра я удовлетворю ваше желание. Сегодня не могу.

Русланов, просмотрев протоколы, ушел через приемную. Там сидел отец Ичалова, но они не поклонились друг другу. Я остался вдвоем с прокурором.

— Знаете, — сказал мне прокурор, — хотя Аарон и узнал его, хотя против него существует так много улик первостепенной важности, но я все-таки не решусь утверждать, что он убийца, — до того неподдельно он хладнокровен! Он отвергает даже поездку свою в Москву, которая удостоверяется такими неопровержимыми свидетельствами. Тут можно потерять голову; сколько испорченности надо предположить в человеке, по-видимому, таком честном и добропорядочном!