Господин Манёф сидел за столом в своем кресле на колесах. Мосье Поль, бледный, осунувшийся, застыл справа от него. На столе стояли бутылки с ликером и рюмки, искрившиеся в свете шести свечей, горевших в массивном серебряном канделябре.

— Ну, чего тебе налить? — спросил Манёф. Жан Шаррон стоял перед столом с шапкой в руках. Глаза у него слипались.

— Что же ты стоишь? Садись, друг мой! — ласково сказал хозяин.

Он взял в руки бутылку и наполнил рюмку густой золотистой жидкостью.

— Попробуй-ка вот это!

Подавая пример, господин Манёф одним глотком осушил свою рюмку.

Жан Шаррон осторожно поднял рюмку за тонкую ножку и опрокинул в рот. Он собирался уже поморщиться, как после стаканчика виноградной водки, и был несказанно удивлен нежной теплотой и ароматом напитка.

Манёф снова наполнил рюмки:

— Ну, голубчик, расскажи-ка нам….

— Что вам рассказать?

— Ты только что вернулся с ярмарки, когда произошел… этот случай?

— Я поднимался из погреба с бутылкой сидра. Мы собирались поднести стаканчик бедняге Мишело.

— Значит, ты встречался с ним сегодня?

— Да, я обогнал его на дороге. Мне, понимаете ли, не терпелось рассказать жене, что я продал теленка.

— Ах да, действительно! Значит, ты его продал, своего теленка? Это замечательно. Скажи-ка мне, любезный, ты ведь доволен своей жизнью в Мези? Земля здесь родит хорошо, и хозяин не надоедает тебе, не правда ли? Хе-хе-хе!

Старик визгливо засмеялся и чокнулся с Жаном Шарроном.

— На этот счет грех жаловаться, сударь.

— Не хватало еще, чтоб ты на меня жаловался, — благодушно усмехнулся Манёф.

Он поставил рюмку на стол и откинулся на спинку кресла.

— Значит, ты последний, кто видел Мишело до… до того, как он свалился под колеса моего экипажа?

Он подчеркнул слово «моего» и покосился на слуг.

— Ну что ж, может, и так, — согласился Жан Шаррон.

— Не «может», а именно так! — отрезала мадемуазель Леони.

Она нервно слизнула капельку ликера со дна своей рюмки. «Какой у нее острый язык, — вяло подумал Жан Шаррон. — Когда они наконец оставят меня в покое?.. От этого ликера еще сильнее хочется спать… Но к чему клонит хозяин?»

Мосье Поль молчал, лишь изредка приглаживая пальцем свои тонкие усики.

— Ты последний, кто видел Мишело живым, — начал снова господин Манёф, — и ты…

Он сделал паузу и продолжал, отчеканивая каждое слово:

— …и ты заметил, что он был пьян!

— Что вы, ничуточки!

— Ну, ну, — мягко проговорил Манёф, — давай подумаем хорошенько и вспомним… Что он сказал тебе, когда ты его обогнал?

— Он сказал: «Эй, ты, видно, очень торопишься, Шаррон!..» Впрочем, нет, он сказал не так.

— Постарайся точно вспомнить его слова, — приказал господин Манёф. — Не торопись, спешить нам некуда.

— Он сказал… он сказал мне: «Эй, Шаррон! Что бежишь? Тебя сам черт не догонит!»

Манёф скрестил на груди руки с набухшими венами, снова взглянул на мадемуазель Леони и мосье Поля и воскликнул:

— Ну вот, типичные слова пьяного человека! Мишело был так пьян, что не мог идти быстро и просил нашего друга Шаррона обождать его. Ему спьяну почудилось, будто Шаррон бежит бегом, а на самом деле это он, Мишело, еле-еле плелся и шатался из стороны в сторону… Да, он качнулся в сторону и сделал тот самый неверный шаг, который швырнул его под колеса…

Манёф наполнил еще раз рюмки и, чокаясь, предложил фермеру выпить последнюю «на сон грядущий». Потом, перегнувшись через стол, снова заговорил добродушно и вкрадчиво:

— Ты, Шаррон, дельный арендатор и славный человек, мы с тобой сейчас обо всем договоримся. Завтра утром сюда явятся жандармы для опроса по этому делу. Я приму их сначала сам, затем пришлю к тебе и скажу, что ты последний видел Мишело живым. Тебе придется ответить на ряд вопросов, но ты не смущайся. Ты скажешь им, что это правда, что ты действительно видел Мишело, что ты обогнал его на дороге… Ведь это верно, да?

— Верно.

— Ты скажешь им об этом?

— Скажу.