Без Аделаиды Катрин, наверное, умерла бы с голоду на ферме Ласко. К счастью, хозяйка никогда не забывала о девочке.

— Вот тебе, Кати, завтрак, — говорила старая Марселина, ставя на стол миску с горячей водой и двумя ломтями черного хлеба.

Начальный курс христианского богословия, то же, что у нас в дореволюционной школе закон божий.

Аделаида подмигивала своей подопечной. В первый же день по приезде она привела Катрин к себе в комнату и показала ей на нижний ящик стоявшего у окна комода.

— Видишь этот ящик, Кати? Он твой, возьми ключ от него. У меня есть другой. Если проголодаешься, приходи сюда и открывай ящик. Но, главное, ни слова Тома, а особенно старухе!

Пригнав овец с пастбища или одев и умыв ребятишек, Катрин бесшумно поднималась по лестнице наверх и прислушивалась: внизу, шаркая ногами, ходила взад и вперед старуха; Тома работал в поле; Аделаида стирала белье на пруду. Девочка тихонько открывала дверь, подходила на цыпочках к комоду, доставала из-за корсажа маленький ключик, отпирала нижний ящик и всегда находила там или несколько конфет, или кусок сахару, а иногда баранку, сдобный сухарь или печенье. Набив карманы этими лакомствами, она убегала в перелесок и там, на свободе, съедала их. Однако сласти есть сласти, ими сыт не будешь. Катрин тосковала по хлебу, по настоящему белому хлебу с хрустящей золотистой корочкой, так не похожему на то черное, вязкое, плохо пропеченное тесто, которым ее кормили на ферме Ласко. Чтобы съесть ломоть такого хлеба, его приходилось сначала размачивать в воде.

В деревне издавна существовал обычай: в дни, когда на ферме пекли хлеб, хозяева давали пастушке отдельный маленький каравай, который та брала с собой в поле и делила со своими товарками — пастушками с соседних ферм.

— Бедняжка Кати! — смеялись пастушки, когда Катрин выкладывала перед ними свой каравай. — Как только у этих Паро хватает совести кормить тебя такой отравой?

И девчонки принимались поддавать ногами злополучный каравай, гоняя его по полю вместо мяча.

От фермы Ласко до церковного дома было более часа ходьбы. В четверг утром Катрин выходила из дому затемно и, еще толком не проснувшись, брела по дороге. Первый раз ее сопровождала Аделаида; она представила Катрин молодому аббату Ладюранти, высокому блондину с близорукими глазами, скрытыми за толстыми стеклами очков.

— Ваша девочка выглядит благоразумной и послушной, — сказал аббат Аделаиде таким елейным голосом, что Катрин смутилась. — Умеешь ли ты читать, дитя мое? — обратился он к девочке.

Катрин густо покраснела и невнятно пробормотала «нет».

— Это не суть важно, — продолжал медоточивый голос, — важно, чтобы ты познала основы нашей истинной веры, и тогда сам господь сможет читать в твоем сердце, как в открытой книге. Катрин смутилась еще сильнее. Никогда в жизни не слышала она ни от кого подобных слов. Девочка украдкой огляделась.

В большом зале с высоким потолком, под которым во всю длину помещения тянулась жестяная труба от маленькой печурки, сидело человек пятнадцать мальчиков и девочек в возрасте от десяти до тринадцати лет. Но вот входная дверь, скрипнув, отворилась, и в зал вошли две рослые девицы. Катрин подумала сперва, что эти девицы, подобно Аделаиде, привели к священнику своих младших братьев или сестер. Но девушки прошли вперед и заняли места на лавке перед самой кафедрой, за которой сидел священник. Увидев их, аббат Ладюранти хлопнул в ладоши и сказал:

— Ну, дети мои, теперь мы все в сборе, и я могу начать. Первых слов урока Катрин не запомнила. Она была слишком поглощена разглядыванием своих новых товарищей и товарок. Сухой щелчок заставил ее вздрогнуть. Это аббат стукнул ореховой палочкой о край кафедры.

— Эй, там, — прикрикнул он, — новенькая, Шаррон Катрин!

Девочка не поняла, что эти слова относятся к ней. Ее соседка, маленькая толстушка с льняными волосами, подтолкнула Катрин локтем.

— Встань, — шепнула она.

Катрин поднялась, боязливо озираясь по сторонам.

— Шаррон Катрин, — повторил аббат.

Как странно слышать, что ее называют так! Не мог он, что ли, сказать «Кати», как все остальные? Голос аббата внезапно утратил всю свою мягкость.

Он сделал паузу и опять заговорил, на сей раз ласково:

— Дитя мое, я должен научить тебя истине, истине божьей, а ты должна широко открыть ей навстречу свое сердце, свою душу и… — Тут голос священника опять стал строгим, — свои уши… — И снова медовым голосом: — …чтобы воспринять эту истину…

Катрин опустила голову.

— Итак, я говорил вам, — начал снова священник, — о том, что бог сотворил мир…

Катрин продолжала стоять, не зная, куда девать свои руки. Остальные ученики смотрели на нее, давясь от смеха. Аббат вынужден был еще раз прервать свою речь.

— Садись, дитя мое, — приказал он.

По залу пробежал смешок. Аббат ударил ореховой палочкой о край кафедры, и смех мгновенно смолк. Ладюранти снял с носа очки и гневно взглянул на учеников.